Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

Наконец, корыстный мотив. В принципе, особо ценные агенты могли сколотить неусыпными трудами солидный капиталец. В расцвете сил Евно Азеф зарабатывал тысячу рублей в месяц. Правда, абсолютным рекордсменом был не он, а Мария Загорская, получавшая за «освещение» зарубежной эмиграции три с половиной тысячи франков ежемесячно. Но Богров не мог и надеяться на подобные суммы. На первой встрече, как припоминал Кулябко, «я тогда дал ему 75 или 100 рублей авансом и мы сговорились». Потом жалованье Богрова было увеличено до 150 рублей. Учитывая тогдашнюю покупательскую способность рубля, то были немалые деньги. Но не для Богрова. Его отец имел крупное состояние, их огромный дом на Бибиковском бульваре оценивался в полмиллиона рублей и приносил солидный доход. Студентом Богров жил на всем готовом, имел две комнаты с отдельным входом и получал на карманные расходы 100 – 150 рублей в месяц.

Конечно, избалованному молодому человеку могла срочно потребоваться большая сумма. Агент Кулябко сказал ему, «что, будучи за границей, он проиграл 1000 или 1500 франков, что это долг чести, денег у него нет, так как отец очень скуп и он надеется, что за оказанные мне услуги, я дам ему возможность уплатить этот долг». Богров в самом деле питал страсть к азартным играм. «Стоило вытащить из стенного шкафа маленькую рулетку, – вспоминали друзья детства, – как Митя Богров погибал для нас и не было никакой возможности оторвать его от игры». Имеются сведения, что он посещал игорные клубы, но о его увлечении женщинами или пристрастии к тайным порокам ничего сказать нельзя. Богров мало походил на расточительного повесу и скорее всего избрал относительно скромный (по сравнению со своими возможностями) образ жизни добровольно, а не из-за скупости родителей. Кстати, отец Богрова был известен как щедрый благотворитель, жертвовавший десятки тысяч рублей. К тому же отец старался приобщить детей к коммерческим делам и во время его отлучек Дмитрий управлял домом, через него проходили тысячи рублей. Родители неоднократно предлагали сыну значительный капитал для самостоятельного дела. В конце концов Богров мог обратиться к обычному приему загулявших купеческих сынков, которые расплачивались с «долгами чести» при помощи ростовщиков. Он мог бы свободно получить под свой вексель гораздо больше, чем платило охранное отделение. Добавим, что в его денежных расчетах с жандармами были удивительные эпизоды. Из-за границы он выпрашивал аванс у фон Коттена, но, когда пришел перевод, даже не удосужился его получить. Владимир Богров утверждал, что его брат, конечно же, не нуждался в полицейских грошах. Его алчность была притворной. Он выдумал эту легенду специально для жандармов, которым корыстные мотивы были понятнее всего.

Итак, что же можно сказать о его службе в охранном отделении? Струмилло доказывал, что Аленский являлся едва ли не самым ценным агентом киевских жандармов. Владимир Богров последовательно опровергал его доказательства. Полицейская справка о верной службе? Но она была подготовлена Кулябко после покушения, чтобы оправдать свое безграничное доверие к агенту. Исходившие от Аленского сведения о революционной деятельности отдельных лиц? На это Владимир Богров отвечал: «Ни одно из лиц, названных им охранному отделению, не пострадало по его вине, так как лица эти либо вообще не подвергались аресту, обыску или привлечению к до-знанию, следствию и суду, либо уже были привлечены к ответственности перед тем, как о них упомянул Дмитрий Богров»[373].

В послужном списке агента Аленского числилась выдача группы анархистов-коммунистов во главе с Наумом Тышем и Германом Сандомирским. Но если Тыш связывал провал группы с Богровым, то Сандомирский, как мы имели возможность убедиться, не верил в его провокаторскую деятельность. Сандомирский указывал, что на руках у Богрова были резолюции анархистской конференции. Попади эти документы в охранное отделение, участникам конференции грозила бы многолетняя каторга. Но Богров не выдал резолюций, что, по мнению Сандомирского, было странно для секретного агента. Большинство анархистов отделалось сравнительно легкими наказаниями.

Струмилло уделил много внимания делу Мержеевской, в котором была видна предательская роль Богрова-Аленского. Суть этого дела состояла в следующем. В сентябре 1909 г. в Киев приехала молодая дама, значившаяся по паспорту швейцарской подданной Еленой Люкиенс. Но Богров знал, что под этим именем скрывалась Юлия Мержеевская (Люблинская). Она пользовалась некоторым весом в эмигрантских кругах, правда, не благодаря уму или деловым качествам, а из-за большого наследства, которое тратила на поддержку эсеров. Богрову быстро удалось завоевать ее доверие и выведать, что парижские эсеры поручили ей организовать покушение на Николая II в Севастополе. Бывшая бестужевка со светскими манерами должна была поджидать царя на набережной с букетом цветов, в котором была спрятана бомба. Однако покушение сорвалось из-за опоздания на поезд.

Поскольку речь шла о подготовке к цареубийству, между Петербургом и Киевом началась интенсивная переписка. Директор Департамента полиции Н.П. Зуев дал шифрованную телеграмму Кулябко: «Юлию Мержеевскую-Люблинскую держите неотступным наблюдением, выяснить связи, направить агентуру выяснение степени справедливости ее объяснений»[374]. Под агентурой подразумевался Богров. Он не отходил от Мержеевской ни на шаг, сообщал о ее знакомых и передавал в охранное отделение письма, которые она доверяла ему отправить по почте. Игра продолжалась целый месяц, после чего Мержеевскую арестовали.

Но полицейские, раскрывшие заговор с целью цареубийства, не дождались заслуженных наград. Поведение Мержеевской вызвало сомнение даже у Кулябко. Он, например, высказал предположение, что эсеры просто хотят прощупать его агентуру – в данном случае Аленского. Севастопольское жандармское управление заверило, что организация покушения, как ее описывает Мержеевская, представляется чистой нелепицей. Следствие по этому делу окончательно расставило все по своим местам, потому что Мержеевская, по словам официального документа, «стала проявлять признаки психической ненормальности». По мнению подполковника М.Я. Белевцева, руководившего следствием, «дело это было раздуто Аленским с целью создать преувеличенную оценку самому себе как сотруднику». Владимир Богров выражал уверенность, что его хитрый брат подсунул полиции мнимый заговор, зная, что экстравагантная дама серьезно не пострадает. Но вернемся к нашим попыткам проанализировать поступки Богрова.

Характерно, что, помогая полиции выявить лиц, якобы замышлявших цареубийство, Богров сам разрабатывал план громкого террористического акта. Будучи за границей в 1909 г., он говорил редактору анархистской газеты о необходимости убийства Николая II или Столыпина. Для Богрова была важна мысль о «центральном» терроре. Только покушение на одну из главных фигур режима могло вызвать необходимый общественный резонанс. После некоторых колебаний он остановил окончательный выбор на премьер-министре. Важнее Столыпина только царь, делился он своими планами, но до царя одному террористу не добраться. Столыпин был для Богрова не просто высшим сановником империи. О премьер-министре и его реформах часто говорили в доме Богровых. Отец и старший брат отрицательно относились к карательной политике министра, но высоко ставили его преобразовательную деятельность. По воспоминаниям невестки, «Митя соглашался с ними в этой оценке, но говорил, что именно поэтому-то Столыпин и опасен для России: все его реформы правильны и полезны в частности, но не приведут к тем глубоким переменам, к тому полному и крутому повороту, если не перевороту, который России нужен; он только затормозит его»[375].