День, когда мы были счастливы - Джорджия Хантер

Перед тем как разойтись, голубоглазый сержант с нашивкой «Т. О’Дрисколл» на форме сунул руку в карман и присел на корточки перед Фелицией.

– Держи, милая, – сказал он на языке, которого Фелиция никогда не слышала.

Она покраснела, когда красивый американец дал ей конфету в коричневой с серебром обертке.

– Это батончик «Хершис»[117]. Надеюсь, тебе понравится, – сказал сержант О’Дрисколл.

– Мерси, – сказала Мила, сжав свободную ладошку Фелиции.

– Мерси, – тихо повторила Фелиция.

– Куда вы отсюда? – спросил американец и встал, погладив Фелицию по головке.

Говоривший на французском солдат перевел.

– К семье, в Бари, – объяснила Халина.

– Далековато от Бари.

– Мы научились хорошо ходить, – улыбнулась Халина.

– Подождите.

Сержант О’Дрисколл отошел и через несколько минут вернулся с пятидолларовой купюрой.

– На поезде быстрее, – сказал он, улыбнувшись в ответ и отдав деньги Халине.

Напротив Халины дремлют Сол и Нехума, их подбородки качаются в такт поезду. Рассматривая их глазами Генека, Халина видит, как сильно их состарила война. Они выглядят лет на двадцать старше, чем до того, как их заперли в гетто, вынудили скрываться и чуть не умереть от голода.

– Bari, cinque minuti![118] – кричит кондуктор.

Мила проводит пальцами по отметинам после цинги, все еще усеивающим шею и щеки дочери. Ее волосы отросли уже до плеч, но от ушей по-прежнему светлые. Глаза Фелиции двигаются под веками. Лобик морщится. Мила понимает, что даже во сне ее дочь выглядит испуганной. Прошедшие пять лет лишили ее наивности. Из уголка глаза Милы вытекает слеза, скользит по щеке и падает на воротник блузки Фелиции, оставляя на хлопке маленькое мокрое пятнышко.

Мила вытирает глаза, ее мысли возвращаются к Селиму. К вопросам, которые она не может игнорировать. Что он подумает о Фелиции, о дочери, которую никогда не знал? Что Фелиция подумает о нем? Вчера она спросила, как ей называть Селима.

– Как насчет папы для начала? – предложила Мила.

Через несколько минут поезд начинает снижать скорость, а сердце Милы бьется все чаще. Она призывает себя принять дар – мужа и отца, которого они с Фелицией вот-вот обретут. Бог знает, что случилось с его семьей – отцом, небогатым часовщиком, и восемью братьями и сестрами. Последнее, что ей известно: сестра Евгения эмигрировала в Париж, брат Давид – в Палестину, остальные, насколько она знала, оставались в Варшаве. Она пыталась разыскать их перед восстанием, но они либо уехали сами, либо их куда-то увезли – она не нашла их следов. Это благословение, понимает она, скорое воссоединение с мужем посреди немыслимых трагедий, которые оставила за собой война. Очень многие отдали бы что угодно, чтобы оказаться на ее месте.

Скрипят тормоза. Мелькание пейзажа за окном замедляется. Мила видит в ста метрах впереди вокзал Бари и ожидающих на платформе людей. Она нежно гладит плечико Фелиции, чтобы разбудить, и обещает себе, что примет мужа с открытым сердцем. Она нарисует картину стабильности, как бы трудно ни было. Ради Фелиции. А что будет дальше: что подумает Селим о спящей у нее на коленях девочке с двухцветными волосами и некрасивыми шрамами на лице, научится ли Фелиция любить отца, которого совсем не помнит, – это, говорит себе Мила, лучше оставить на волю судьбы.

Бари, Италия

август 1945 года

На вокзале Бари хаос. Люди на платформе стоят в три ряда: мужчины в военной форме, маленькие дети крепко держатся за руки дедушек и бабушек, женщины в своих лучших платьях машут руками, встают на цыпочки, на икрах у них нарисованы черные линии, чтобы создать иллюзию чулок.

Курцы спускаются с поезда. Халина идет впереди, следом за ней – Сол и Нехума, замыкает Мила, закинув на плечо лямки кожаного мешка и крепко держа за руку Фелицию. Они еле передвигают ноги, чтобы не наступить друг другу на пятки, впятером двигаясь как одно целое.

– Давайте подождем здесь, – кричит Халина через плечо, пробираясь сквозь толпу под навес с надписью «Центральный вокзал Бари», рядом с которой указатель «Римская площадь». Они тесной группкой встают под навесом и осматривают платформу в поисках знакомых лиц. Не зная, как Генек и Селим выглядят в военной форме, они напоминают себе искать мужчин только в польской форме.

– Kurde[119], – ворчит Халина, – я слишком маленькая. Ничего не вижу.

– Слушай польскую речь, – предлагает Нехума.

На платформе разговаривают на разных языках: конечно же, на итальянском и немного на русском, французском, венгерском. Но польского пока не слышно. Самые громкие – итальянцы. Они двигаются медленно и разговаривают, бешено жестикулируя.

– Вы что-нибудь видите? – перекрикивает Халина шум толпы.

Мила качает головой.

– Пока нет.

Она самая высокая. Поворачиваясь на месте, она обшаривает взглядом море незнакомых людей вокруг. Иногда ее глаза задерживаются на чьем-нибудь затылке, пока человек не поворачивается и оказывается совсем не похожим на ее мужа или брата, и быстро перескакивают на следующего.

– Мамусю, – зовет Фелиция, сжимая ее руку.

– Да, дорогая.

– Ты его видишь?

Мила качает головой и пытается улыбнуться.

– Пока нет, любимая. Но я уверена, что он здесь.

Она быстро наклоняется и целует Фелицию в щеку.

Выпрямившись, она улавливает что-то в толпе, и ее сердце замирает. Мужчина в профиль. Красивый. Высокий. Темноволосый, но линия волос выше, чем она помнит… может это быть он?

– Генек! – кричит она, размахивая рукой над головой.

Рядом с ней ахает Нехума. Генек поворачивается, осматривая лица в той стороне, откуда крикнули его имя, и наконец его яркие глаза встречаются с Милиными.

– Где? Где ты увидела? – кричит Халина, подпрыгивая на месте.

Голос Генека гремит над головами, каким-то образом слышный среди суеты.

– Мила!

Он поднимает руку, сбив кепку с кого-то перед собой. На мгновение он исчезает, чтобы поднять головной убор, а когда показывается снова, то уже двигается в их сторону.

– Стойте там! – кричит он. – Я приду к вам!

– Это он! Это он! Это он! – в один голос восторженно повторяют Халина, Сол и Нехума, нетерпеливо подпрыгивая на месте.