День, когда мы были счастливы - Джорджия Хантер

Над головой кружит белохвостый орлан, и Халина восхищается размахом его больших крыльев, потом смотрит на мешок с припасами, который повесила на ближайшей ветке, чтобы удостовериться, что крепко завязала его. «Закрывай глаза», – говорит она себе. Убрав карту обратно в карман рубашки, она сплетает пальцы и закидывает руки за голову. Тело измотано за день, но она слишком нервничает, чтобы заснуть. Ее мысли, как непрерывная дробь местного дятла, бегут с утроенной скоростью. Что, если она выберет неверный путь для спуска с горы? Они могут потеряться, остаться без еды и никогда не добраться до Италии. Что, если они доберутся до Италии, а власти завернут их обратно? Всего месяц назад страна была оккупирована нацистами. Что, если с Адамом в Лодзи что-то случится? Пройдет несколько недель, а может, и больше, прежде чем она сможет написать ему и указать обратный адрес.

Халина таращится в темнеющее небо. Не только сомнения не дают ей уснуть. Отчасти она слишком взбудоражена, чтобы спать. Через несколько дней она встретится со старшим братом! Она представляет, каково будет увидеть Генека впервые за столько лет. Услышать его смех. Поцеловать ямочки на щеках. Сесть вместе, одной семьей, и разработать план, куда отправиться дальше. Думать о будущем без войны волнительно, пьяняще – от одной мысли об этом сердце Халины учащенно бьется. Может, Белла права, и ее родственники смогут поручиться за всю семью Курцей, тогда они смогут переехать в Штаты. Или отправятся на север, в Соединенное Королевство, или на юг, в Палестину, или на другой конец планеты, в Австралию. Конечно, их решение будет зависеть от того, какая страна согласится открыть двери.

«Заканчивай думать и спи», – говорит себе Халина. Она перекатывается на бок, кладет согнутую руку под голову и подносит ладонь к животу. У нее задержка две недели. Она пытается подсчитать, когда они с Адамом виделись в последний раз, но это почти невозможно. Она так много лет думала наперед, что ее мозг забыл, как смотреть назад. Дни перед отъездом из Лодзи словно смазаны. Может она быть беременной? Наверное. Это возможно. Но также возможно, что это просто задержка. Такое случалось раньше. Во время заключения в Кракове у нее ни разу не было месячных. Слишком много стресса. Слишком мало еды. «Почем знать? – заключает Халина. Все возможно. – А пока просто доставь семью в целости и сохранности в Италию. Сосредоточься на деле. На следующих четырех днях». Сейчас, решает она, приказывая мозгу отдыхать, это все, что имеет значение.

Адриатическое побережье Италии

июль 1945 года

Фелиция спит, свернувшись калачиком на сиденье рядом с Милой, положив щеку матери на колени. Мила, слишком нервная, чтобы закрыть глаза, кладет ладонь на плечо Фелиции и прижимается лбом к окну, глядя на лазурь Адриатического моря. Поезд едет на юг вдоль каблука итальянского «сапога» в сторону Бари. Мила в тысячный раз репетирует, что скажет мужу, когда увидит его. Это должно быть очевидно. «Я скучала по тебе. Я люблю тебя. Так много всего произошло… С чего начать?» Но даже в мыслях слова кажутся натянутыми.

Нехума сказала ей запастись терпением. Попытаться не переживать так сильно. Но Мила не может. Она гадает, будет ли Селим тем же мужчиной, которого она знала до войны, пытается представить возвращение к роли мужа и жены, когда Селим снова станет главой семьи, добытчиком, хранителем их судьбы. Сможет ли она? Научится ли держаться в тени, снова зависеть от него? Они с Фелицией так долго были вдвоем, что она не уверена, готова ли передать поводья кому-то другому. Даже если этот кто-то – отец Фелиции.

Через проход Халина обмахивается газетой. В начале пути она сидела напротив Милы и они болтали, но от бегущего задом наперед пейзажа за окном ее затошнило, и она пересела лицом по ходу движения. Она беременна. Теперь она уверена в этом. Ее тошнит, если в желудке пусто, грудь увеличилась и стала чувствительной, а брюки слишком плотно сидят в талии. Беременна! Это одновременно пугает и вызывает трепет. Она еще ничего не говорила семье. Планирует сказать им после приезда в Бари. И ей придется придумать способ сообщить новость Адаму в Лодзь – возможно, она разорится на телефонный звонок. «Я только что перешла Альпы, и я беременна», – скажет она. Если бы перед войной кто-нибудь сказал ей, что в двадцать восемь лет она проведет семью через горный хребет, пешком, да еще и беременная, она бы от души посмеялась. Она же не какая-нибудь сельская девчонка! Три недели ходить по горам, спать на земле, питаться черствым хлебом и водой? И все это вынашивая ребенка? Ни за что.

Халина мысленно проигрывает последние недели их путешествия, восхищаясь тем, что, несмотря на обстоятельства, не услышала ни одной жалобы. Ни от Милы, которая по много часов несла на спине Фелицию, ни от родителей, которые с каждым днем хромали все заметнее и ни даже от Фелиции, чьи ботинки были так малы, что натертый большой палец в итоге проделал дыру в одном, и которой приходилось, когда мама не несла ее, делать в два раза больше шагов, чтобы успевать за взрослыми.

К счастью, итальянскую границу они пересекли без происшествий.

– Siamo italiani[116], – соврала она британцам, охранявшим пункт пропуска в Тарченто. Когда охрана уперлась, она открыла сумочку. – Возвращаемся домой к своим семьям, – сказала она, доставая оставшиеся сигареты.

Было странно впервые шагнуть на итальянскую землю. Нехума единственная из них бывала здесь раньше: два раза в год она ездила в Милан покупать шелк и полотно для магазина. Чтобы убить время и отвлечься от боли в коленях, во время спуска она рассказывала о своих путешествиях: как торговцы на миланских рынках дали ей прозвище la tigre cieca, слепой тигр, потому что она переходила от лотка к лотку, щупая образцы тканей с закрытыми глазами, прежде чем сделать предложение. Когда дело касалось качества, ее было не обмануть.

– Я могла угадать цену с точностью до лиры, – с гордостью говорила она.

Как только они оказались в Италии, Халина спросила, как пройти в ближайшую деревню. Потом они шли еще шесть часов, у них закончилась вода, стемнело, и все они были близки к обмороку, когда постучали в дверь маленького домика на окраине. Халина понимала, что они не в состоянии провести еще одну ночь на открытом воздухе, с одной-единственной коркой хлеба и без воды, и молча молилась, чтобы тот, кто откроет им дверь, отнесся к их грязной потрепанной компании с сочувствием, а не подозрением. Она облегченно выдохнула, когда молодой фермер с добрыми глазами и его жена открыли дверь и пригласили их войти. Нехума сумела объясниться с ними, воспользовавшись своими скудными познаниями в итальянском, и скоро они поглощали из мисок теплую острую пасту с чесноком. Той ночью все пятеро Курцей спали лучше, чем много месяцев до этого, на одеялах, которые семейная пара расстелила на полу.

На следующее утро, от души поблагодарив хозяев, они отправились пешком к железнодорожной станции. По дороге они встретили группу американских солдат, которые вышли из своих зеленых армейских джипов, когда Халина улыбнулась и помахала рукой. Американцы, один из которых, к счастью, говорил по-французски, стремились узнать новости о ситуации в Польше. Они качали головами, не веря своим ушам, когда Халина коротко рассказала о немыслимой разрухе в Варшаве и о пути, который пришлось проделать ее семье, чтобы сбежать с родины в Италию.