Арена - Никки Каллен

— Как ты, — повторил Эдмунд. — После заметки о Ричи Джеймсе Гермиона читает не только все музыкальные журналы, она читает почти все газеты, где печатаются объявления, — из-за объявлений о пропавших людях. Она состоит даже в каком-то обществе родственников и друзей пропавших людей, которые жертвуют на частных детективов и билеты на самолёт, дежурит два раза в неделю на телефоне доверия; вырезает и собирает все эти объявления, а какие-то, показавшиеся ей особенными, вешает на стену над рабочим столом в своей диво-комнате. Там есть статьи о пропавшей профессорше средневековой литературы, что ушла из парижской квартиры за круассанами к завтраку и не вернулась, её муж, тоже профессор, средневековой истории, Европы, в отчаянии; о её ученике, аспиранте, тоже специалисте по Средневековью, он пропал через несколько дней после профессорши, правда, в одной из археологических экспедиций; журналистам просто мозг вынесло подобное совпадение в газетах печатались такие безумные истории — приплели и фашистов и святой Грааль; я даже имя молодого учёного помню — Лео Моммзен; и там же, на стене, есть вырезка пятилетней, по-моему, давности — об исчезновении сына одного очень известного режиссёра и владельца крупной кинокомпании; пропавший без вести студент университета кинематографии, тоже будущий режиссёр, Кристиан Хеллстром, если я не ошибаюсь…

— Не ошибаешься. А что, там была моя фотография?

— Да, была. Ты очень нравился Гермионе, потому что тот же типаж, что и Ричи, — чёрные волосы, бледное лицо… извини, я не обидел тебя?

— Нет. — Кристиан прикоснулся к щекам, — правда, я весь заледенел. Ты точно не специально подошёл к моей машине?

— Точно. Я не выдам тебя, клянусь, никому не скажу, что видел тебя.

— Это хорошо. А что ты хочешь взамен?

— Ничего. Ты же спас мне жизнь. Но если ты дашь мне совет, будет совсем замечательно.

— Совет?

— Ну да. Я же хочу исчезнуть, как ты, как Ричи; неужели ты не понял?

Над столиком висела хорошая картина: дождливый ночной город, красные и жёлтые огни, расплывающиеся в каплях, не капли — пионы; узнавалась улица св. Каролюса. Между молодыми людьми стало так тихо, точно не было никакого кафе кругом, Рождества, шампанского, шоколада; словно они не сидят за столиком, а идут по воздуху, сказочному пространству, нарисованному Миядзаки: звёзды вокруг, запах цветов и музыка еле слышная, вызывающая слёзы, — «Вальс цветов» Чайковского.

— Это работа Сатина Богарне, я его знал, — сказал Кристиан, — очень давно, он учился на художника, у него все в семье художники, трудно стать кем-то другим, но он передумал, ушёл учиться на инженера и строит теперь корабли; настоящий человек, красивый, длинноногий, широкоплечий, из книг Джека Лондона словно. Странно, почему тебя не отдали учиться в художественную школу? — прибавил он. — Не представляю тебя в военной академии: упал-отжался; хотя форма тебе идёт.

— Мне всё равно, — наморщил нос Эдмунд. — Это же не настоящая жизнь. Знаешь, я живу как тело; будто у меня есть тайна, вторая жизнь — словно я мальчик из приличной семьи, который на самом деле герой комикса или Стивена Кинга: он умеет жечь взглядом предметы, двигать их, или у него лезвия вместо пальцев иногда, когда он злится; и нужно, чтобы что-то аномальное случилось, тогда я смогу выбраться из замка, спуститься с горы или спалить весь город — стать настоящим, живым… Это пафосно?

— Нет, — сказал Кристиан, — только моя история совсем другая. Я боюсь, что не смогу тебе помочь. Ты влюбился в девушку и понял, как ты хочешь жить; но хочешь уйти от неё, чтобы начать жить. А я исчез, чтобы быть с девушкой, в которую влюблён. Это куда пафоснее, почти Гомер, — и засмеялся. Эдмунд тоже почувствовал, как ему стало легко, когда не осталось тайн.

— А ты не встречал Ричи Джеймса? А то у меня целая теория, что все добровольно исчезнувшие общаются, что это заговор такой, общество масонов; у них есть свои места, где можно получить помощь материальную, общение; нет?

— Нет, — улыбнулся Кристиан. — Я не видел Ричи Джеймса, хотя знаю, кто он такой. Он исчез, когда я учился в школе и был как ты, как Гермиона, мы обожали такую музыку и такие истории. У меня, наверное, те же диски, что у Гермионы; когда я ушёл из дома, они все остались там, в прошлой жизни, и я всё искал и докупал; я до сих пор слушаю брит-поп. Ну и ещё оперу.

— Ужас, — сказал Эдмунд. — А где ты живёшь? Снимаешь? Ты же шофёр, не очень-то богатый парень, ты сам сказал.

— Квартиру я купил предусмотрительно, это правда, на имя нашего старенького управляющего — он единственный знает, куда я пропал. Я звоню ему иногда, он рассказывает, что с мамой, с папой, с сестрой, как их здоровье, дела… Это очень больно.

— Ага, значит, ты готовился, чтобы пропасть?

— Да, я возился целый год.

— Так кто же эта девушка? Такая же классная, как Гермиона?

— Думаю, да. Когда я слушал твой рассказ, то понял, что они похожи: в них столько силы и страсти, столько материального, они так любят жизнь; знаешь, все эти штучки, которые, собственно, жизнь и есть: горячий шоколад, блинчики с бананами и шоколадом, маленькие кофейни, дождь и красивый зонтик — у моей девушки он с картиной Ван Гога, той знаменитой, «Терраса кафе ночью»; её зовут Лив. Моя история — коротенькая повесть Кейна или Маккоя, в мягкой обложке, чёрно-белое, безысходное. Мы с ней встретились в книжном магазине, очень похожем на тот, в котором ты хотел бы работать, — с деревянными стеллажами и стенами, картины повсюду, очень хорошие зимние пейзажи, сияющие такие, художник по фамилии Клевер; и настоящий камин, и кресла для читающих; был поздний вечер, я ехал с лекций; я учился тогда на втором курсе; мой отец очень поддерживал меня, считал, что я действительно талантлив, пригласил меня ассистентом в свой новый фильм, лёгкий, смешной, рок-н-ролльный мюзикл об уличных бандитах, стильных, на мотоциклах, актёры все сплошь почти мальчишки и девчонки; мы очень дружили с главным героем — Венсаном Винсентом, может, слышал? — Эдмунд отрицательно мотнул головой. — А, ну да, ты же видел всего одно нормальное кино; он шикарный актёр — был, он умер, я уже пропал тогда, прочитал в газетах — он выбросился из окна. Венсан был гений — люди боялись дышать, когда он просто шёл, садился на стул, курил, гасил окурок о каблук, — таким плотным от эротики и выразительности становился воздух, как черничный пирог; кстати, тоже сирота — из приюта; он играл в кино с детства; мы много разговаривали; я мечтал снять свой первый фильм с ним и ещё с одним парнем — Оливером Рафаэлем, моим однокурсником; не человек, а последняя фантазия — Хоул из «Ходячего замка», высокий, тонкий, развевающиеся чёрные волосы, огромные глаза, черты лица полудевичьи; он всё время танцевал и читал; не знаю, какой он актёр, но красавец невероятный; я мечтал снять с ними «Преступление и наказание», сумасшедшее такое, где все были бы влюблены в Оливера-Раскольникова, где его красота — роковая движущая сила и сам он раздражается из-за того, что мир не подчиняется ему просто так, и оттого убил бы старуху, — потому что она мерзкая, страшная и презирает его за красоту; Венсан играл бы его друга — Разумихина… Вот такой я был — юный, полный планов, писал сценарий, слушал рок-н-ролл и брит-поп, работал и учился допоздна; этот книжный был круглосуточный — я шёл между полок и искал «Ночной полёт» Сент-Экзюпери, мне вдруг захотелось его почитать, тоже придумать что-нибудь: молодого лётчика, обречённого, красивого, чёрно-белые кадры хроники, дрожащие, падающие самолёты, взрывающиеся города, музыка Muse повсюду; и увидел её — поверх книг, с той стороны стеллажа, она тоже увидела меня и улыбнулась — поверх книг; она стояла и читала «Тайный дневник Адриана Моула», удлиненное тонкое лицо, как с картин Гейнсборо, чёрные ресницы, чёрные брови, чёрные длинные волосы, ниже пояса, — и ослепительно-белая кожа и пухлые алые губы; просто Белоснежка — снег, кровь и чёрное дерево, такой монохром; одета она была просто — в чёрный облегающий свитер и тёмно-синие джинсы. Я был потрясён её красотой, сказал: «Боже, вы просто симфония Сибелиуса»; она засмеялась — так мы познакомились; потом шли вдоль полок и называли свои любимые книги. Я сразу всё-всё ей рассказал про себя, она — кое-что: имя — Лив Адэр, и на кого учится — на юриста, и что живёт с кучей родственников, и это ужасно; поэтому она проводит много времени в этом книжном и в библиотеках — просто чтобы побыть одной. Мне сразу захотелось жениться на ней, купить ей дом — настоящий особняк, как у Матильды Кшесинской, в мраморных колоннах, в лестницах с резьбой, с полами из редких пород дерева, с антикварной мебелью; я довёз её до дома; «красивая машина», — сказала она; это был «Майбах Цеппелин», он стоит целое состояние, мне подарили его, когда я поступил в университет — сам, без взяток, все экзамены на пять, — а там, помимо собеседования и творческого экзамена, где могло помочь имя папы, ещё были история, язык, литература — довольно жёсткие; и вообще я обожаю винтажные автомобили, читаю о них, езжу на выставки и аукционы — такое увлечение, как кто-то читает всё о Древнем Риме или собирает рождественские открытки с домиками или виниловые пластинки с классикой…