Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

Например, М. А. Чехов, приехавший к Бауэру непосредственно перед его кончиной, так описывал его общение с Маргаретой Моргенштерн:

<…> я часто сидел с книгой неподалеку от фрау Моргенштерн. Вдруг она оставляла работу и, как бы на зов, легкими, неслышными шагами быстро поднималась наверх.

— Разве вас звал Бауэр? — спрашивал я ее. — Я не слышал.

— Нет, он не звал, но… я слышала, — отвечала она весело и, как бы извиняясь, слегка пожимала плечами[893].

Более того, Бауэр, тяжело болевший с 1912-го, не только точно знал день своей кончины (18 июня 1929 года), но и час, о чем заранее предупредил ухаживавшую за ним Маргарету Моргенштерн, а она — в свою очередь — Чехова:

С тяжелым чувством я ждал рокового часа. <…> День наступил. Я не мог подавить своего волнения. Приближался и назначенный час. Чтобы скрыть беспокойство, я на несколько минут вышел в сад, но, вернувшись, уже не застал Бауэра в живых[894].

М. В. Волошина утверждала, что зимой 1919–1920 годов Бауэр «явился» ей в Москве, в тифозной больнице, когда всем казалось, что она умирает, и, видимо, таким образом ее поддержал и спас:

<…> в течение всей болезни я не теряла сознания, оно даже было острее и яснее обычного. <…> Однажды я подумала о Михаиле Бауэре, и он так быстро и так реально мне явился, что я испугалась — не умер ли он, не встречает ли меня его душа? <…> Михаил Бауэр впоследствии рассказал мне, что приблизительно в то время он однажды увидел меня лежащей в рваных простынях и подумал, что я, верно, тяжело больна[895].

«Явление» Бауэра отмечала в дневниках и К. Н. Бугаева, когда они с Белым узнали о его кончине (известие пришло более чем месяц спустя — 22 июля 1929 года, во время их отдыха в Грузии, в Коджори) и его поминали (23 июля)[896], а также — почти десять дней спустя. «<…> Сегодня опять настойчивое чувство присутствия… до „зова“: „Проснись!“, — когда прилегла перед обедом. <…> Был образ Б<ауэра>», — отметила она в дневнике 2 августа[897]. Тем же днем помечена загадочная, но эмоционально весьма выразительная запись: «2-ое. Каджоры[898]. Бауэр! Грозовая атмосфера» (РД. С. 531).

Духовную силу Бауэра Белый ощутил уже в самом начале их знакомства. Он вспоминал, каким «Бауэр был изумительным лектором»:

<…> иные лекции его стоят мне в памяти как лучшие, сильнейшие лекции Штейнера; но говорил он иначе: темы антропософские прорастали в нем без антропософской номенклатуры: он говорил языком философии Логоса, взятой в экхартовском «интуитивизме», но заостренной режущей силою афористической стрелы: так до Ницше, Штирнера, Моргенштерна и Штейнера не говорили (ВШ. С. 383).

Однако этот хвалебный пассаж завершается весьма загадочным признанием: «Его лекция на тему „О любви“, произнесенная им в 1914 году на генеральном собрании, живет во мне, как интимнейшее событие жизни <…>» (ВШ. С. 383). В «Материале к биографии», предназначенном для обнародования лишь после смерти автора, содержание «интимнейшего события жизни», таящего в себе, несомненно, элементы посвятительной мистерии, проясняется:

<…> лекция Бауэра касалась Христовой Любви; во время лекции со мной произошло нечто, подобное происшествию во время лекции об Аполлоновом Свете[899]; будто исчез потолок, раскрылся мой череп; сердце — стало чашей; и луч Христова Сошествия пронизал меня (МБ. С. 151).

Вообще, в запутанных сюжетах дорнахской инициации Белого (реальной или привидевшейся писателю в болезненных кошмарах) Бауэр всегда играл важнейшую роль.

Так, летом 1915‐го Белый, как ему кажется, получает через Т. Г. Трапезникова сигнал от «тайной кучки друзей, выдвигающих» его «кандидатуру в каком-то великом оккультном деле»:

<…> эта тайная кучка — Доктор, Мария Яковлевна <Сиверс>, Рихтер, Бауэр, все более протягивающийся ко мне, София Штинде; <…>; я себя ощущаю человеком, из любви к доктору давшим согласие на страшно рискованный и опасный акт, подобный бросанию бомбы во что-то, смысл чего мне не ясен; <…>; и вследствие этого я — изолирован, как изолирован бомбист от Ц. К. революционной партии; Доктор, Бауэр, Штинде и другие, тайно любя меня, вынуждены из конспирации не протягивать мне явно руки и делать вид, что они не знают, кто я, собственно, потому что где-то я уже узнан: враги за мною следят; и порученный мне акт сорвется с гибельными последствиями для меня, «Bau», дела доктора <…> (МБ. С. 228).

В борьбе белых и черных сил (стремящихся погубить дело Доктора и самого Белого), разворачивающейся — как показано в «Материале к биографии» — не только на астральном плане, но и в физическом мире, Бауэр (как и Штейнер) неизменно выступает как помощник и защитник.

Далее: <…> победа в этой минуте на стороне защищающей меня партии, но… доктор, не дойдя до меня, повернулся и уходит; я обертываюсь и вижу, что за мной гонится новая черная пара, глазя в спину меня; вдруг из боковой дорожки за мною выходит гуляющий по Дорнаху Бауэр, отрезая меня от тех, кто за мной; я иду защищенный спереди доктором, а сзади Бауэром. Опять, как и в шахматах: чтобы защитить фигуру от двух на нее нападающих фигур, двигается ей на помощь новая фигура: в виде… Бауэра (МБ. С. 263).

* * *

Важно отметить, что для Белого в то время помощь оккультная была неразрывно связана с помощью психологической, которую он от Бауэра прежде всего и получал. Напомним, что Бауэр приехал в Дорнах в момент, когда Белый переживал тяжелейший кризис в отношениях с женой Асей — А. А. Тургеневой. Причиной кризиса не в последнюю очередь стало нежелание Аси Тургеневой жить с Белым как с мужем и — как следствие этого — его непреодолимое и, видимо, безответное влечение к сестре жены Наталье Тургеневой[900]. Темная страсть в сочетании с осознанием ее греховности, а также чувство вины перед любимой Асей привели к тяжелому нервному расстройству. А оно, в свою очередь, стало серьезным препятствием для занятий оккультной практикой и движения по пути посвящения (медитации приводили к сердечному приступу).

М. В. Сабашникова. Фотография с несохранившегося портрета А. А. Тургеневой и Андрея Белого. 1915. Мемориальная квартира Андрея Белого (ГМП)

В довершение к этим бедам в конфликт Белого с Асей и его «историю» с Наташей оказалась втянута М. Я. Сиверс, жена Р. Штейнера и самый авторитетный после него человек в антропософском движении.