Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов

и их прирост трудно оценить, тогда как диплом вполне осязаем, и его вполне можно предъявить работодателю. И поэтому итогом предоставления образовательной услуги должен быть диплом. Далее, получение знаний или компетенций требует от учащегося самостоятельной добросовестной и напряженной работы и связано с большими затратами интеллектуальной и психической энергии, и, следовательно, в ряде случаев причиняет ему дискомфорт, что несовместимо с трактовкой учащегося как клиента, который должен получать услугу с максимальным удобством и без усилий. Наконец, образование как социальный институт требует отсева учащихся, не справляющихся с требованиями образовательной программы – однако это несовместимо с представлением о том, что учащийся как клиент должен получить услугу в полном объеме (не говоря уже о том, что в случае платного обучения отчисление неуспевающих ведет к прямым убыткам для образовательного учреждения). В итоге в явной или неявной форме сокращаются образовательные программы, занижаются требования к учащимся, рынок труда не получает специалистов требуемой квалификации, но зато гарантируется удовлетворение учащегося клиента[298].

Ситуация меняется, если в качестве полчателя услуги рассматривается не студент, а общество в целом. Именно оно является «клиентом» системы образования. Студент же при таком подходе лишь материал, требующий обработки. Проверяя знания, профессор не должен стремиться угодить студенту, это абсурд. Он должен стоять на страже общественных и государственных интересов, поставляя по-настоящему квалифицированных специалистов, подготовка которых осуществлена с максимально возможной строгостью и под жестким контролем. Тогда врачи будут хорошо лечить, учителя хорошо учить, а инженеры проектировать прочные здания и машины. Таким образом, на научном уровне проблема фактически решена. Место вуза и преподавателя в экономической системе определено. Однако до тех пор, пока эта концепция не будет воспринята на уровне государственной политики и социального мировоззрения, реакция на отнесение образования к сфере услуг будет отрицательно влиять на социальное поведение индивидов.

Принципиальное отличие современной ситуации в исследовании социальной группы преподавателей заключается в том, что на сегодняшний день существует необходимость соотносить их с исследованиями российского общества в целом. Если в начале 2000-х гг. никаких достойных внимания общих концепций создано еще не было, то теперь в этом направлении сделаны значительные успехи. Примером тому может служить упомянутая выше монография Н. Е. Тихоновой. В условиях, когда стратификация российского общества относительно устоялась, когда былые статусные позиции преподавателей постепенно начинают забываться, складывается совершенно новая ситуация, которая еще ждет своих исследователей.

На сегодняшний день работа продолжается в двух направлениях. Во-первых, исследователи продолжают изыскивать всё новые и новые теоретические ракурсы. Пристально изучаются гендерные, возрастные, региональные особенности социального положения вузовских преподавателей[299]. Во-вторых, продолжает собираться новый эмпирический материал, описываются социологические «срезы», позволяющие понять современное состояние общества и увидеть траекторию его развития.

Славянство, Русь и Московия – как украинская пропаганда делит «древнерусское наследие»

Осложнение отношений с Украиной в очередной раз подтвердило истину, афористично сформулированную академиком М. Н. Покровским: «История – это политика, опрокинутая в прошлое».

Порой оказывается, что даже профессиональные историки – преподаватели и ученые оказываются не готовы адекватно реагировать на пропагандистские выпады, поскольку известно, что чем беспардонней ложь, тем труднее ее оспорить научными методами. Но другого выхода нет. И покуда история останется полем идеологических битв, историку-преподавателю придется иметь дело с идеологическими штампами, рядящимися в одежды Клио.

Данная статья посвящена той части «пропагандистского нарратива», который касается сферы научных занятий автора – истории Древней Руси. Спекуляции на этой теме идут особенно активно. Однако просмотр украинских изданий, бумажных и электронных СМИ позволяет выделить несколько базовых идей, под влиянием которых находится большинство активных потребителей украинской пропаганды.

Чаще всего к заведомо ложной концепции подмешивается некоторая доля правды, выполняющая роль «камуфляжа». Именно такая ситуация сложилась с вопросом, который обсуждается учеными уже не первую сотню лет: с проблемой участия финского элемента в этногенезе русского народа.

В исполнении спикеров украинской пропаганды эта тема выглядит как утверждение:

Итак, конструкция № 1: «русские – не славяне, а славянизированные финны».

Причем эта фраза всплывает обычно в самом националистическом контексте. Рука об руку с ней обычно идут рассуждения о «генетическом холопстве», «склонности к тирании» и пр. Хотя как раз среди финноязычных народов России крепостное право было распространено в существенно меньшей степени, чем на той же Украине. Но оставим националистические выпады на совести говорящих и попробуем разобраться в научной стороне вопроса. В той или иной степени политическое звучание ему начали придавать со времен М. С. Грушевского. Но в контексте чисто академических штудий этот вопрос и до Грушевского, и после него обсуждался вполне спокойно.

Уже Н. М. Карамзин писал о том, что многие финноязычные племена, в древности населявшие территорию России и известные нам по летописным свидетельствам (весь, чудь, меря, мурома), с течением времени растворились в славянской массе – «смешались с Россиянами». В развернувшуюся впоследствии дискуссию было вовлечено большое количество именитых историков, диапазон разброса точек зрения был весьма велик: от утверждения, что русский народ имеет в своем составе едва ли не 80 % финской крови (М. Н. Покровский) до полного отрицания влияния финноугров на русский этногенез (Д. К. Зеленин). Определенный итог спорам историков был подведен в фундаментальном исследовании Е. А. Рябинина, которым была проделана большая работа по анализу и систематизации археологических и иных источников по истории славяно-финских этнокультурных связей. Детальный разбор археологических данных позволил исследователю утверждать, что в ходе славянского заселения территорий Восточной Европы происходила аккультурация, а затем и ассимиляция местного автохтонного финноязычного населения[300].

В последнее время данные археологических, письменных и фольклорных источников были дополнены данными генетики. Фундаментальное исследование генофонда русских проведено сотрудниками Лаборатории популяционной генетики Медико-Генетического научного центра РАМН д. б. н. Е. В. Балановской и к. б. н. О. П. Балановским. Результаты показали: «Гаплогруппа R1a, которая в Европе характерна главным образом для славянских популяций, встречается преимущественно в южных и центральных русских популяциях, а при движении к северу ее частота снижается. И, напротив, при движении в том же направлении от южных к северным русским популяциям постепенно нарастает частота гаплогруппы N1c (N3), которая среди всех европейских популяций чаще всего встречается у народов финской и балтийской групп. Такая картина могла сформироваться в результате постепенной славянской экспансии в северном направлении, сопровождавшейся ассимиляцией автохтонных финно-угорских и балтских племен. В каждом следующем поколении очередной шаг миграции предпринимала смешанная популяция, образовавшаяся в предыдущем поколении, и так постепенно при движении к северу исходный “восточнославянский” генофонд всё в большей мере вбирал в себя автохтонные элементы»[301]. То есть в целом вывод Е. А. Рябинина подтвержден – метисация действительно имела место быть. На этом можно было бы и остановиться, если бы мы не вели разговор о противостоянии пропаганде, не