Семь корон зверя - Алла Дымовская

«Шухеру Балашинский нагоняет, чтобы цену себе набить. Ну да ничего, пусть. Его карта – в сброс. Опасен и знает много. Вообще зря я его в Москву потащил... Ох, лишь бы дело сделал, а там... – думал про себя Иосиф Рувимович, но виду, конечно, не подавал, продолжая вымученно улыбаться Мише. – Сидим, ждем. Чего ждем? Зачем сидим? Ишь какой серьезный. Опять на часы смотрит. Что толку, скоро светать начнет. Может, у них, не дай Бог, не заладилось? Тогда плохо». Но тут, словно в ответ на его беспокойство, в кармане у Миши запела «моторола». Шахтер оживился, вопросительно посмотрел на Мишу. Тот слушал молча, в трубку ничего не говорил. Выждал после отбоя несколько секунд, принял торжественную позу и только затем сказал:

– Иосиф Рувимович, ваш заказ выполнен.

У Шахтера сразу отпустило внутри, одновременно ему до смерти захотелось дать хорошего пинка Михайле Валерианычу за его идиотские приемчики. Но Шахтер только огляделся по сторонам и, удостоверившись, что в окрестности нет ни одной живой души, даже халдейской, наклонился к Мише и тихо, но вполне разборчиво спросил:

– Как все прошло?

Миша тоже, в свою очередь, наклонился к Шахтеру и, уцепившись намертво взглядом за его глаза, так же тихо ответил:

– Хорошо. – И, все еще не отпуская тем же взглядом от себя Иосифа Рувимовича, добавил: – Клиент скончался в Центральной клинической больнице предположительно от прободной язвы. Впрочем, вскрытие покажет.

Если у Миши Яновского до сего момента и были чувства благорасположения и симпатии к Шахтеру, то в следующую же за этим секунду им пришлось бесславно улетучиться. Идя на сегодняшнюю встречу, Миша надеялся в первую очередь на то, что предположения, сделанные хозяином о возможном предательстве Иосифа Рувимовича, не подтвердятся. И только во вторую он думал о том, что ему, в самом нехорошем случае, придется взять на себя роль карающего правосудия.

Ёся, бледный как полотно, с детским ужасом смотрел на Михаила Валериановича. Такой поганки он не ожидал, не был к ней готов. Какая еще больница, какая язва? То есть никакого шума не будет, и прокуратура дело не заведет? Даже если контора по доброте душевной траванула Чистоплюева и вскрытие это докажет, то совсем не факт, что преступление непременно станут расследовать, а не спустят натихушку на тормозах. Во избежание, так сказать, скандала. Что же тогда получается? Что контора заказ выполнила, а его, Ёсю, утопила? Ему, дураку, надо было заранее обговорить способ ликвидации. Впрочем, о чем это бишь он? Тогда у Балашинского возникла бы масса вопросов и, что еще хуже, небеспочвенных подозрений. Ай да Ян Владиславович, ай да сучий сын! Но тогда получается, что Балашинский знал о подставе с самого начала? Не дай-то его, Иосифа Рувимовича, еврейский бог! Хотя беспокоиться об этом преждевременно. Может, добросовестный Ян Владиславович просто увлекся чистотой исполнения. Но зачем тогда этот адвокатский ублюдок целую ночь продержал его в клубе у себя на глазах?

Это «зачем», как и, впрочем, все остальные его мысли, так ясно читалось на лице Иосифа Рувимовича, что Мише уже не нужны были иные доказательства его вины. Он лихорадочно принимал решение.

Решение же Миши было достойно не мальчика, но мужа. Свернуть Шахтеру шею тут же в клубе, попросту в дружеском объятии пережав артерию, тем самым имитируя сердечную недостаточность, труда не составляло. Уйти, утечь после исполнения приговора для Миши тоже не являлось проблемой. Но он отбросил такой способ действия как недостойный своего статуса. Иезуитская школа хозяина дала себя знать. Месть будет полновесной и утонченной, кара – виртуозной в своем исполнении, пусть и немного растянутой во времени.

На лице же «архангела» ни единая его мысль, ни волна гнева и возмущения предательством Шахтера не отразились ни в малейшей степени. Самообладание адвоката оставалось железным, черты – непроницаемыми и неподвижными. А в голове стройным изяществом линии обозначился план возмездия. С момента же заявления о кончине прошло всего-навсего не более минуты.

Шахтер тоже сумел взять себя в руки и, рассудив здраво, что его молчание становится неестественным и подозрительным, заговорил:

– Что же, Михаил Валерианович, огромная моя благодарность за решение проблемы. Надеюсь, ваша фирма осталась в данных обстоятельствах, так сказать, за кадром?

– Само собой. Спасибо за беспокойство. Но оплошностей мы не допускаем, как вы уже могли убедиться за время нашего с вами сотрудничества, – ответил ему Миша, не пытаясь придать своим словам лишнего намека, но и не скрывая потенциальной опасности их смысла для собеседника.

– Что же, вы, безусловно, правы. А раз так, то думаю, что нам пора расходиться. – Шахтер спешил поскорее покинуть тревожное общество адвоката Яновского. Тем более Иосифу Рувимовичу экстренно необходимо было собраться с мыслями и начать соображать, какие контрмеры он вынужден будет принять в связи с неудобоваримой кончиной Чистоплюева. Ведь в деле он был не один, а объяснение его с компаньонами грозило чрезвычайными осложнениями.

– Одну минутку, Иосиф Рувимович, если вы позволите, – остановил Шахтера повелительно-вопросительный голос Миши. – Я, собственно, хотел поинтересоваться, когда вы произведете расчет за выполненный заказ? Надеюсь, платить вы намереваетесь обычным способом?

Шахтер от души чертыхнулся про себя. Еще одна неприятность и опять целиком на его плечи. Сумма контракта с конторой на сей раз представляла собой величину просто астрономическую. Договариваясь с Балашинским о цене, а речь шла ни больше ни меньше, как о ста тысячах в наличной американской валюте, Шахтер, конечно, имел в виду, что денег платить вовсе не придется. А если и придется вдруг, в силу выгодных обстоятельств, то и расходы будут по справедливости поделены между всеми участвующими в деле компаньонами, то есть разделены на четыре части. Но только лишь в том случае, если ликвидация пройдет при обговоренных с пайщиками условиях. И гарантию исполнения этих условий Иосиф Рувимович, как последний болван, возложил на себя. Очень уж ему хотелось избавиться от маячившей за его спиной фигуры загадочного и плохо контролируемого Яна Владиславовича, так тяготившей его в последнее время. Теперь же платить придется непременно и, что особенно нехорошо, исключительно из его, Иосифа Рувимовича, кармана. Может, сто тысяч для него и тьфу, пустяк, но не сейчас и не в наличной валюте. Когда деньги задействованы практически до копейки, а те, которые можно в срочном порядке реализовать, понадобятся ему самому, чтобы утрясти неувязку с компаньонами. Но и не платить конторе, да что там не платить, даже медлить с оплатой было смерти подобно. И потому Шахтеру пришлось дать исчерпывающий и благоразумный ответ:

– Расчет произведем завтра, вернее, уже сегодня, по договоренности. Разумеется, обычным способом. Я могу идти? – спросил он на прощание с подчинительными интонациями, выдававшими его в глазах Миши с головой. Никогда ранее ничего подобного «архангел» от самоуверенного и снисходительно надменного Шахтера не слышал. Только великий страх и полный провал заставили звучать командирские литавры этого набитого деньгами авантюриста в искательной тональности.