Семь корон зверя - Алла Дымовская

Все длилось не долее каких-то пяти секунд. Пока Ян, поймав Ирену на первой же ошибке, не переломил ей позвоночник. Ирена мешком рухнула на пол. Травма для вампа, конечно, не смертельная, но на время мадам будет обезврежена и неподвижна.

Ян повернулся к полковнику. Тот уже вскочил с постели и, как был нагишом, летел на Балашинского с могучей бронзовой статуэткой-канделябром наперевес. Выглядел он комично и нелепо, и Яна позабавил его наивный оптимизм. Пошлость бронзового снаряда и вовсе заставила поморщиться. Балашинский не стал останавливать безумного полковника или уклоняться от встречи. Выждав, когда Курятников, несомненно воображавший себя в ту минуту восставшим гладиатором, подбежит и замахнется, он одним жестом руки перехватил взметнувшуюся над ним бронзовую Диану и, продолжая естественное падающее движение тяжеленного канделябра вниз, перебил Аполлинарию Игнатьевичу обе ноги. Курятников с воем осел на пушистый, в острых хрустальных осколках, коврик у расколоченного в драке трюмо. Балашинский на всякий случай еще наподдал Аполлинарию Игнатьевичу по беззащитным в данный момент, обнаженным гениталиям, чем и ввел Курятникова в необходимую дополнительную задумчивость.

Пока Курятников набирался впечатлений, зажав свое оскорбленное мужское достоинство обеими руками, что, впрочем, мало ему помогало, Ян тем временем проворно вынул из внутреннего кармана летней куртки плоский стальной футляр. Извлечь шприц и снять защитный колпачок было пустяковым делом. Еще через секунду раствор с оксидом серебра без приключений перекочевал в вену на локтевом сгибе руки полковника, который от боли в напрочь отбитых яйцах даже не почувствовал комариного укуса укола.

После Балашинский подошел к беспомощно распростертой Ирене. Сломанный в поясничном отделе позвоночник не позволял ей встать, но нисколько не мешал браниться и сыпать проклятиями. Ян не спеша сел с ней рядом, прижав одну ее руку коленом к полу, другую, словно веточку, переломил в плече. Достал из стальной коробки второй шприц.

– Можешь, если хочешь, сказать последнее слово, – позволил он Ирене и тут же предупредил: – Это не в том смысле, что я готов слушать твою вульгарную, безобразную ругань.

Ирена браниться перестала, смотрела на своего судью и палача снизу вверх. Изломанное тело невыносимо болело, мешая сосредоточиться на главном. Возможно, она еще купит себе жизнь, если сможет правильно сторговать ему страшную правду. Бомба в доме уже заложена, и таймер сработает в семь часов. Когда пир будет в разгаре и подвыпившие гости еще не встанут из-за праздничного стола. Это значит – через пятнадцать минут. Достаточно времени, чтобы отзвонить поганцу «архангелу» и отправить его в котельную отключить взрыватель. Потом уже можно будет в виде добровольного покаяния указать и места, где схоронены заряды с напалмом. Но Ирена тут же подумала и о другом: к чему все это? План ее не удался, и в лучшем случае ее ждет опала и заключение в бункере или все та же, только отсроченная на неопределенное время, казнь. Но может, еще удастся месть. Она умрет сейчас, но точно зная, что и те, другие, в далеком, прошлом ее доме тоже мертвы. И Ян ничего не сможет с этим поделать. Только созерцать руины, под которыми погребены его жена и сын. «И дурак „архангел“ тоже», – услужливо подсказало прояснившееся сознание. Эта последняя счастливая мысль и утвердила Ирену в ее решимости промолчать и принять смерть, как она есть.

– Чтоб ты сдох! – только и выдохнула она на прощание. Потом равнодушно смотрела, как смерть перетекает из иглы в ее тело, наполняя его вязкой, ватной беспомощностью. Потом и ей, и телу стало все равно.

Балашинский неспешно упаковал оба шприца в футляр. После вытащил из бара литровую бутыль «Смирновской». Облил кровать и пол спальни. Крепко запер стальную входную дверь.

Длинная каминная спичка, зажженная, упала на постель, еще одна – рядом с телом Ирены на ковер. После, дождавшись, пока пламя разгорится как следует, Ян незаметно выскользнул через балкон.

* * *

Обратная попутка подъезжала к поселку, когда Яну бросилось в глаза необычное количество милицейских машин у проходной и густой, страшный дым, валивший из глубины со стороны большого дома. Выли сирены. Балашинский тут же отпустил частника, решив далее идти пешком. В поселке творилось что-то неладное.

Входить на территорию через шлагбаум охраны, при таком скоплении возле него людей в погонах, было бы верхом глупости, потому Ян повторил свой давешний маневр – через забор, мимо камер слежения. Однако камеры вряд ли могли схватить изображение из-за черных, непроницаемых клубов дыма, окутавших все вокруг.

Пробираясь сквозь удушливую завесу, которая становилась все гуще по мере продвижения к дому, Ян то и дело натыкался на снующих в защитных костюмах пожарных. Пришлось быть настороже, уклоняясь от нежелательной встречи.

Когда же, невидимый в дыму, он выбрался наконец к большому дому, то с мертвящим ужасом обнаружил, что дома никакого нет. Есть только клубящаяся зловонным дымом и жаром воронка, в которой если и было что живое, то никак не смогло уцелеть. В первом порыве Ян бросился к страшной яме, но тут же задохнулся от жара. Повернул назад. Если и мог он найти хоть одну живую, спасшуюся душу, то явно не здесь. Балашинский пробрался назад к сторожке. Остановился позади среди деревьев, придумывая, как лучше обставить свое появление и выяснить главное – остался ли хоть кто-нибудь в живых? Но спрашивать не пришлось. Какой-то неведомый, чужой голос, оторвавшись от переговоров по радиотелефону, крикнул в пустоту тот же вопрос. В ответ прозвучало уверенное, не допускающее и тени сомнения: «Никто не уцелел!»

* * *

Уже час, как Балашинский шел пешком вдоль обочины дороги, ведущей в город. Иногда рядом тормозили участливые автомобилисты, предлагали подвезти. Ян только отмахивался от них. Ехать ему не хотелось. Однако он знал, куда идти. В офисе, в сейфе покойного «архангела» лежали одиннадцать паспортов с открытой шенгенской визой, десять из которых уже не понадобятся никогда. И деньги на непредвиденные расходы. Номер счета во франкфуртском банке и код Ян помнил наизусть. Завтра же он сядет в поезд, никаких самолетов! И долой, прочь отсюда.

Он поедет один. Вот и опять один. Что ж, ему не привыкать... Куда потом? Можно податься в родные края, если нынешние останки народной Венгрии можно назвать своей родиной. Но будет хоть какая-то цель. А пока он просто шел, и придорожная пыль скрипела под его танцующими, размеренными шагами. Ему же казалось, что это шуршит опавший пепел.