Семь корон зверя - Алла Дымовская

А дальше все пошло, как в импортном кино. Ни одного блюда на столе дешевле пятнадцати баксов. Столько стоил креветочный салатик, так и не съеденный под закуску. И король банкетов – коньяк-флибустьер. Стрекало для мужчин и убивец слабого пола. Был он мягок и великолепен. Чистоплюев принял за раз двести «Реми-Мартин» и под триста за вечер «Хеннесси ХО» – зачем мешал разные погреба, несчастный избранник и сам не понял. Оправдался перед собой гусарским куражом. Мадам хохотала и задевала ножкой под столом. Чистоплюев мечтал уже и об укромном уголке под ниспадающей тяжестью ресторанной занавески, но в клубе было полным-полно народу, и лихорадочные мечтания пришлось придержать. А местные хачики, бесцеремонные и горяче-южные, строили Ирене многозначительные глазки, у Чистоплюева непроизвольно сжимались кулаки. Но статус не позволял встать и набить морду – в кураже Чистоплюев ощущал способность на многие поступки. А Ирена, гордая, будто королева на рождественском балу, и головы не повернула, хотя не могла не осязать их липких взглядов. И за ее пренебрежение к их кавказским капиталам Чистоплюев был особенно ей благодарен.

Когда ее полнокровный кавалер в очередной раз, мучимый начинающейся аденомой, отбыл в уборную, мадам приступила к плану ликвидации. Полукруглое стеклянное лоно подогретого фужера переливалось коньячной недопитой массой. В которую мадам, помахивая изящно ручками, скучая и закуривая, пересыпала содержимое пробирки, с невидимым логотипом «Мэйд ин Фома-лаборатри». И конечно, возвратясь, Чистоплюев ухарски опрокинул бокал за здравие присутствующих здесь дам.

Народ в ресторанном зале все прибывал, уже образовалась и шеренга кандидатов на места за барной стойкой. В казино вовсю гремели фишками, вот-вот должна была начаться эстрадная программа. Ожидали Губина и «Стрелок», пока же гремел приличный джазовый квартет. Но мадам, томно закатив глазки, весомо двинула коленкой посоловевшего и опухшего от похоти и коньяка Чистоплюева. Дескать, Бог с ней, с программой, есть занятия и поинтереснее. Тем более что часовой механизм был запущен и время поджимало. Чистоплюев с энтузиазмом потребовал счет.

В гардеробе, накинув на плечи пышную норковую шубу-клеш, игнорируя ее боярские рукава, Ирена, игриво хихикая, уткнулась носиком в край воротника, одной рукой придержав шубку у горла, а другой украдкой нажав кнопку вызова на мобильном телефоне. И тут же наверху, в казино, в кармане у Макса раздался мелодичный звон. Макс отвечать не стал, лишь взглянул на определитель. Немедленно вся троица, Макс, Сашок и Рита, не потрудившись даже обменять фишки на кэш, проследовала непринужденным разнобоем в вестибюль. Словно и не торопясь, но слаженно и четко группа вышла на улицу. Чистоплюев, ведомый мадам, только и успел дотанцевать до машины. В депутатской «вольво» было темно, тепло и интимно уютно. Водитель, он же по совместительству и охрана, исправно топил салон.

– В «Метрополь», – небрежно бросила ему мадам, не дожидаясь распоряжений своего кавалера, только ожгла Чистоплюева полным африканской страсти взглядом.

– В «Метрополь», – подтвердил великодушно Чистоплюев, словно позволяя себя похитить буйствующей вакханке.

И пятнадцати минут не прошло, как они очутились в гостиничном номере, где мадам, даже не сбросив шубы, увлекла Чистоплюева на кровать. Шуба распахнулась сама собой, образовав экзотический любовный плацдарм, дальнейшее уже было делом техники. Чистоплюев одновременно оказался в алкогольном и сексуальном раю, не отличая одного от другого. Сколько времени длилось блаженство, он не считал и не ведал, пока, прямо посреди очередной страстной атаки на прелести мадам, резкая боль не свела ему желудок. Чистоплюева прошиб холодный пот, тут же обильно выступивший на разгоряченной еще коже, хмель отступил, и вся эрекция сошла на нет. Мадам, будто недоумевая, скорчила недовольную гримаску:

– Ну, папочка, ну же! Да что с тобой?

– Сейчас, кошечка моя, сейчас... – Чистоплюев приподнялся на руках с тела мадам. Тут же, скорчившись, завалился на бок, судорожно прижимая руки к животу.

– Господи, да тебе же плохо! – Мадам, как есть голая, тут же вскочила, тревожная и хлопотливая, и принялась развивать бурную деятельность. – Это коньяк виноват. Наливают в бутылки всякую бурду, а на этикетке пишут, дескать, «Хеннесси». Ну я им задам! И баранину ты ел зря. Она тяжелая для желудка. Но ничего, ничего, сейчас я тебе минералочки...

Ирена метнулась к бару, выхватила запотевшую бутылку боржоми. Стакан клацал о стиснутые болью зубы Чистоплюева, но мадам все же заставила его проглотить пузырящуюся жидкость. Газированный напиток произвел в желудке эффект маленькой бомбы, подняв осевшую было в пищу смертоносную пыль и выбросив ее на беззащитную слизистую плоть, увлекая остатки алмазной крошки дальше вниз. Чистоплюев тихонько завыл.

– Погоди, потерпи немножко. Это несварение, это сейчас пройдет. Если хочешь, позову врача? – участливо спросила мадам, прекрасно зная, что жалкий, голый Чистоплюев на врача ни за что не согласится. Хотя боль была ужасной, лишних глаз и ушей он не хотел. К тому же, близко знакомый с утехами чревоугодия, от несварения желудка несчастный депутат страдал не в первый раз.

Боль, однако же, и не думала проходить. Наоборот, рези в животе становились все нестерпимее. Ирена добросовестно суетилась вокруг, поила его минералкой. Чистоплюев через силу пил, и ему становилось еще хуже. Так продолжалось до четырех часов утра. Он не мог уже толком и говорить, лишь жалобно и бессильно стонал. Теперь Чистоплюев был согласен и на врача, на любого врача. Он попытался сказать об этом Ирене, уже одетой и теперь сидевшей на корточках у кровати. С натурально обеспокоенным и напряженным выражением на лице. Но вместо слов изо рта тихой, тонкой струйкой потекла зеленая слизь, густо смешанная с кровью. Чистоплюева заколотило уже не только от боли, но и от страха. Ирена, видимо, не понимая его желания, взяла его за потную, рыбью руку, нежно, с сочувствием погладила. Чистоплюев из последних сил замотал головой, прохрипел что-то похожее на «ва-ва-а», попытался указать на телефон, но на это его уже не хватило.

Согласно инструкции, полученной ею от Фомы на использование «порошка счастья», Чистоплюев должен был вот-вот потерять сознание, и Ирена ждала этого момента. Когда мутные, стекленеющие от болей глаза Чистоплюева стали терять осмысленное выражение, мадам взяла свой реванш. Именно этой минуты Ирена ожидала как наибольшего своего удовольствия, как высшую награду за свое выступление перед этим кретином, вообразившим себя неотразимым донжуаном, перед ничтожным придурком, на которого ей пришлось расходовать свои великие женские таланты. И теперь уж она покажет ему свое подлинное лицо, и это будет плата за все. Конечно, никогда она не расскажет никому в большом доме о своем поступке, но это их и не касается, даже и хозяина. Это дело касается только ее. Счет ее собственный из мира настоящего к миру ее прошлого, до конца не оплаченный и не отомщенный.

Когда Чистоплюев в последний раз сделал исполинскую попытку удержать взглядом окружающее, зацепиться за него страдающим своим сознанием, мадам склонилась к самому его лицу. Она знала, что Чистоплюев смотрит на нее и еще видит ее, словно ищет в ней последнее свое спасение. И тогда Ирена улыбнулась так, как может улыбаться лишь торжествующий над жертвой вамп, показывая в оскале свои изумительные зубки. Напускное милосердие начисто пропало с ее лица, оставив лишь то нечеловеческое выражение жестокой беспощадности, какое бывает у нечисти из злой ночной страшилки. И ей удалось уловить в ответ дикий испуг понимания, старающегося не верить и верить вынужденного, страх такой силы и глубины, что будь у беспомощного и обреченного Чистоплюева хоть малейшая возможность, он кричал бы от этого страха громче, чем от терзающего его внутренности огня. Но уже в следующее мгновение ошалевшее от ужаса сознание до конца жизни оставило депутата.