Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Исследования с использованием теории игр предпринимались во многих областях знания – от философии и психологии до экономики и биологии. Из множества приложений основанного на теории игр мышления в области эволюционной теории наиболее влиятельной оказалась введенная Мейнардом Смитом концепция эволюционно-стабильной стратегии, или ЭСС, – стратегии, может быть, и не лучшей с позиции Олимпийской (или Фудзиямской!) беспристрастности, но в определенных условиях – наилучшей и непобедимой. Мейнард Смит дает прекрасный вводный очерк, посвященный применению теории игр в эволюции388. Дополненное издание «Эгоистичного гена»389 Ричарда Докинза содержит прекрасный рассказ о развитии мышления с позиций ЭСС в биологии за примерно десять последних лет, когда крупномасштабные компьютерные симуляции различных моделей теории игр выявили сложности, которые упускали более ранние и менее реалистичные версии.

Не может быть сомнений, что анализ на основе теории игр является действенным методом применительно к эволюционной теории. Почему, к примеру, так высоки деревья в лесу? Ровно по той же причине, по которой бесконечные вереницы аляповатых реклам соперничают за наше внимание на торговых улицах по всей стране! Каждое дерево блюдет свои интересы и пытается получить как можно больше солнечного света.

Но они не договорятся; в данных условиях отступление от любого «соглашения» о сотрудничестве неизбежно будет вознаграждено, когда бы оно ни произошло, а потому деревья так и переживали бы «трагедию общин»392, если бы в их распоряжении не было бы, по сути дела, неисчерпаемого источника солнечного света. Трагедия общин возникает, когда существует конечный «общественный» или находящийся в общем пользовании ресурс, которым каждому было бы соблазнительно пользоваться в бóльших объемах, чем причитается по справедливости (например, такова съедобная рыба в океанах). Если не получается достигнуть какого-либо очень конкретного и принудительно приводимого в исполнение соглашения, то ресурсы обычно исчерпываются. Многие виды во многих отношениях сталкиваются с разнообразными вариантами дилеммы заключенного. И мы, люди, сознательно или бессознательно оказываемся перед ними – иногда в таких ситуациях, которые мы бы себе и не вообразили без помощи адаптационистского мышления.

Homo sapiens несвободен от такого рода генетических конфликтов, который Дэвид Хэйг постулирует, чтобы объяснить геномный импринтинг; в важной новой статье393 он анализирует разнообразные конфликты, возникающие между генами беременной женщины и генами ее эмбриона. Разумеется, в интересах эмбриона сохранять вынашивающую его мать сильной и здоровой, ибо его собственное выживание зависит не только от того, переживет ли она беременность, но и от того, будет ли она заботиться о новорожденном. Однако если в своих попытках сохранить здоровье в тяжелых условиях (например, во время голода, который был обычным делом для большинства поколений на всем протяжении человеческой истории) матери нужно ограничить в питании эмбрион, то в определенный момент это оказывается для того большей угрозой, чем альтернатива – ослабление матери.

Если бы эмбрионам «предлагали выбирать» между спонтанным выкидышем на ранних сроках беременности, мертворождением или низким весом при рождении, с одной стороны, и рождением с нормальным весом, но от слабой или даже умирающей матери – с другой, что подсказал бы им (эгоистичный) разум? Предпринять любые возможные шаги, чтобы мать не вышла из игры (она всегда может попытаться родить другого ребенка позднее, когда голод закончится), – и именно это эмбрион и делает. И эмбрион, и мать могут даже не подозревать об этом конфликте, словно соперничающие, вырастая все выше, деревья в лесу. Конфликт разыгрывается в генах и осуществляемом ими контроле над гормонами, а не в сознании матери и эмбриона; это конфликт того же рода, который мы наблюдали между материнскими и отцовскими генами мыши. Бушует океан гормонов; эмбрион вырабатывает гормон, способствующий его собственному росту ценой потребности матери в питании, а ее тело отвечает выработкой гормона-антагониста, стремящегося отменить результаты воздействия первого; и так далее по нарастающей, что может привести к повышению содержания гормонов до уровня, в несколько раз превышающего нормальный. Такое перетягивание каната обычно заканчивается ничьей, но приводит ко множеству побочных эффектов, которые были бы совершенно загадочными и бессмысленными, не будь их появление предсказуемым результатом подобного конфликта. Хэйг подводит черту, применив фундаментальную идею теории игр: «Гены и матери, и плода выиграли бы, если бы данная передача ресурсов осуществлялась бы с меньшей выработкой… гормонов и при меньшем сопротивлении материнского организма, но подобное соглашение с эволюционной точки зрения неосуществимо»394.

Это во многих отношениях недобрые вести. Чересчур небрежное замечание фон Неймана о неизбежности человеческого эгоизма является воплощением дарвинистского образа мыслей, который у многих вызывает отвращение – и нетрудно понять почему. Они опасаются, что дарвиновское «выживание наиболее приспособленного» подразумевает, что люди дурны и корыстны. Разве не это говорит фон Нейман? Нет. Не совсем. Он говорит, что дарвинизм и в самом деле подразумевает, что такие добродетели, как сотрудничество, должны быть в общем смысле «неосуществимы с эволюционной точки зрения», а потому их трудно достигнуть. Если сотрудничество и другие бескорыстные добродетели существуют, то они должны существовать в соответствии с замыслом – а не появиться ниоткуда. Они могут быть спроектированы при определенных условиях395. В конце концов, создавшая многоклеточные организмы революция эукариот началась, когда как-то было достигнуто вынужденное перемирие между определенными прокариотическими клетками и вторгнувшимися в них бактериями. Они нашли способ объединиться и подавить свои эгоистические интересы.