История Византийской империи. Том 3. Период Македонской династии (867-1057 гг.) - Федор Успенский

Весьма вероятно, что ко времени организации похода Имерия против Крита в Константинополе была уже постоянная русская колония и что приглашаемы были к участию в военных походах охотники из этой колонии. С другой стороны, в письмах патриарха Николая Мистика, которыми мы занимались выше, указывается, что в ожесточенной борьбе, завязавшейся между Болгарией и Византией в первой четверти X в., русские приглашаемы были в союз с империей уже не в смысле небольшого отряда добровольцев, а как народ, живший на северной границе и могущий сделать движение на Болгарию или на ее союзников в Юго-Восточной Европе. Так как в этих фактах заключаются древнейшие известия о международном значении Руси, то ясно, что их недостаточно только принять к сведению и, так сказать, внести на приход, но следует объяснить и дать надлежащее место в ряду других однородных фактов.

Исследователи древней истории России вполне основательно выдвигают крупное в культурном отношении значение сношений Византии с Русью и приписывают им громадное воспитательное по отношению к Руси влияние. Не становясь здесь в положение ни защитника, ни порицателя перешедших на Русь из Византии понятий и обычаев, отразившихся в разных русских учреждениях, по преимуществу же в устройстве Церкви и в развитии великокняжеской и царской власти, мы находим справедливым поставить в должные границы идею о заимствованиях и влияниях одной нации на другую, полагая эти границы в тех национальных устоях, которыми держится всякий народ, имеющий историческое призвание. Таким образом, заимствовала Русь из Византии по преимуществу то, что соответствовало ее собственным понятиям и вкусам. Как известно, в русской летописи после довольно загадочных известий о том, как началась Русская земля и что такое «варяги-русь», вставлены в летописный рассказ замечательные акты, именно договоры русских с греками. Если в составе летописного свода, в особенности на первых его страницах, встречается много сомнительных известий, заимствованных летописцем из народных преданий, то упомянутые договорные акты по самому формальному складу и по техническому содержанию в значительной части свободны от этого недостатка. Но и будучи освобождены от подозрения в подложности и вымысле, договоры не перестают оставаться до известной степени загадочными. Можно ли согласовать с культурным состоянием Руси в начале X в. то явление, какое представляют собой договоры с греками? Подобные акты, не имеющие современных примеров у других славян, заставляли бы приписывать Руси X в. немалое развитие как в государственном, так и в социальном и экономическом отношении. Поэтому литература этого вопроса весьма обширна, в ней затронуты русско-византийские отношения с разных точек зрения. Но есть одно обстоятельство, которое отнимает у договоров часть их характера авторитетности и документальности. При чтении договоров нельзя не испытывать больших трудностей и недоразумений, происходящих от особенностей языка, иногда путаницы в расположении мыслей и часто странных выражений, нуждающихся в комментарии. Кроме того, настоятельно требует разрешения вопрос: как могли сохраниться до времени составителя так называемого Несторовского свода документы, которых нет следа в византийской летописи? По отношению к языку многое объясняется тем, что пред нами находится перевод с греческого оригинала, не совсем точно сделанный и в самом начале, но затем еще попорченный переписчиками и толкователями, читавшими древнюю летопись и пытавшимися объяснить ее для себя. По отношению к той странной случайности, что сохранился только русский перевод договоров, а не греческий оригинал, указывают именно на такие характерные недостатки этого русского текста, которые не могут быть объяснены иначе как способом передачи на русский греческого выражения. Самая система составления договорных грамот, практиковавшаяся в Византии, хорошо объясняет, почему мог сохраниться перевод (9).

Лучшим и бьющим в глаза примером того, как странности русского текста находят себе единственное объяснение в соответствующем греческом выражении, служат известные слова: «равно другого свещания», повторяющиеся в начале почти всех договоров. Как то обстоятельство, что это выражение, неизменно и на одном и том же месте употребленное во всех договорах, выдает свой официальный и технический характер, так и его построение, необычное для русского языка, дает понять об его иноземном и переводном происхождении. В настоящее время выяснилось (10), что это выражение есть буквальный перевод весьма обычных в греческих актах слов: ισον του ετερου σιμβολαιον, что значит «копия» с другого договора или «список» с другой договорной грамоты. Этот технический термин τо ισον находит объяснение своего происхождения в обычаях византийского делопроизводства, по которым официальный акт составлялся в двух экземплярах. Каждая сторона получала два экземпляра договора: один на языке той стороны, с которой заключается договор, другой в виде копии с того же экземпляра на языке своей страны! [116]

Находя здесь излишним входить в оценку мнений по специальным вопросам относительно договоров, обращаемся прямо к их содержанию и начнем с общего заключения, что литературное значение и материальная документальность первых трех договоров — 907, 911 и 945 гг. — должны быть рассматриваемы под одним углом зрения. Во всех договорах выражается действительная жизнь и обрисовывается взаимное отношение между русскими и греками и все памятники дают одинаково ценный материал для характеристики быта и государственного положения Киевской Руси. Как официальные памятники, исходящие от народа, имеющего сложившиеся уже формы государственности и международных сношений, вызванных торговыми и другими культурными интересами, договоры представляют замечательный источник, которым, как и своим летописным сводом, она выгодно рисуется в истории славян той же эпохи. Для историка, если он встречается с новым и не находящим параллелей фактом, является обязательным подыскать для него возможную обстановку в предыдущих и последующих отношениях. Договоры, конечно, должны быть поставлены в связь как с приобщением Руси к христианству после нашествия на Константинополь в 860 г., так и с участием русских в военных походах, проходящих через все X столетие, которое необходимо предполагает постоянное пребывание в Константинополе русской колонии. В смысле исторической и материальной обстановки для договоров мы должны также указать на замечательный и мало еще раскрытый по его культурному значению факт — это путешествие великой княгини Ольги в Константинополь и церемониал ее приемов при дворе, подробно описанный в придворном дневнике и сохранившийся до настоящего времени.

Сущность летописного рассказа о договоре 907 г., если освободить его от наслоений, привнесенных разными сферами, в которых обращалась рукопись, состоит в следующем. Кроме дани на войско, принимавшее участие в походе, «по двенадцать гривень на ключ» греки обязались вносить «укшиды» на русские города: Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов, Любеч и на прочие города. Эта статья договора, свидетельствующая о праве городов участвовать в заключении договоров, составляет весьма характерную особенность тогдашнего политического строя России и должна быть признана важным фактом. Далее в высшей степени ценны указания на торговые связи: русские, приходящие в Константинополь, получают от правительства продовольствие, купцы же имеют право на месячину в течение 6 месяцев и по миновании этого срока и по окончании торговых сделок возвращаются домой, будучи снабжены всем необходимым для пути. Русская колония, как и прибывавшие по делам в Константинополь временные посетители, помещались в определенном месте, именно, в квартале св. Маманта. Там они обыкновенно приставали, высаживаясь с судов, и там подвергались переписи, после чего им было выдаваемо содержание. Дабы предупредить всякие неожиданности, поставлено требование, чтобы русские входили в город для своих дел одними воротами в сопровождении царского пристава, не больше 50 человек зараз и без оружия. Договор обе стороны скрепили клятвою: византийские цари целовали крест, а Русь клялась «по русскому закону» оружием своим и призывала в свидетельство Перуна и Белеса. Таковы главнейшие черты, характеризующие договор 907 г., который на страницах летописного свода испытал некоторые дополнения и легендарную окраску.