Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Оуэн Мэтьюз

как любительский оркестр, собранный из представителей немецкой колонии, едва справлялся с нотами. После концерта гости прошли к роскошному столу, который был одновременно и чудом, и проявлением расчетливого немецкого высокомерия в городе, где не хватало буквально всего – от свежего мяса до шелка для кимоно. Когда советский посол Константин Сметанин, явившийся в полной парадной форме, благодарил Эту за ее выступление, в беседу вмешался Зорге. “Тебе нужен бренди”, – сказал он, протягивая ей рюмку. Как известно, Гельма Отт была единственной хозяйкой салона в Токио, способной заставить Зорге надеть вечерний костюм. На концерте Эты он появился в белом смокинге и черном галстуке-бабочке[2].

“Пойдем отсюда”, – прошептал Зорге, взяв Эту за руку. В тот вечер в Токио проходил ежегодный фестиваль цветов; он предложил немедленно туда сбежать. “Нужно же иногда расслабляться”[3]. Зная, что Отты не одобрят исчезновения звезды званого вечера с приема, Эта все равно согласилась. Она проскользнула наверх, чтобы переодеться, поймав по пути ледяной взгляд Гельмы. Эта пробежала по широкой, усыпанной гравием аллее к автомобилю Зорге, и они, смеясь, умчались прочь. Они ехали, пока позволяли толпы гуляющих, потом припарковали машину и, держась за руки, гуляли по узким улочкам, увешанным бумажными фонариками. Физическая близость с яркой молодой женщиной не была для Зорге чем-то новым, но к Эте он, очевидно, воспылал более глубокими чувствами.

“Я человек одинокий, – признался ей Зорге в том, чем до этого, насколько нам известно, делился только с Ханако и Катей. – Друзей у меня нет, ни одного”. Он рассказал ей, что его угнетает “политическая ситуация”. “Но твоя музыка сегодня очень подняла мне настроение”[4].

Они прошли сквозь толпу на звук храмового колокола и, бросив монетки в большую корзину, заняли очередь к большой деревянной трещотке. Эта заметила, что губы Зорге двигаются в беззвучной молитве. “Давай, – сказал Зорге. – Все приходят сюда молиться о богатстве. Теперь твоя очередь”. Низко поклонившись, он познакомил ее с монахами, которых знал по предыдущим визитам, представив свою белокурую спутницу как “известную исполнительницу из Германии, приехавшую в Японию с концертами”[5].

Они шли по улицам, вдоль которых стояли прилавки, уставленные горшками с цветами и растениями. Зорге особенно заинтересовали витрины с карликовыми деревьями бонсай. “Не могу пройти мимо этих карликовых деревьев. Это же просто метафора самих японцев, людей, которых приучили неуклонно подавлять свою природу, превратив их в искусственных дисциплинированных созданий. Пожалуй, куплю тебе эту странную крошку-сосну”[6]. Они продолжили прогулку, неся в руках карликовое дерево Эты. Забыв о бдительности, она рассказала Зорге, как скучает по дочерям, о своих надеждах на путешествие в Южную Америку и как нацисты изгнали ее из Германии.

“Весь немецкий народ болен”, – сказала она Зорге, радуясь, что наконец нашла соотечественника, с которым можно поговорить откровенно. Она также призналась, что Отты ничего не знают об истинной причине ее бегства из Германии. Она сообщила послу, что приехала в Токио по приглашению музыкальной академии Мусасино. Отт любезно пригласил ее остановиться в их резиденции, при этом негласно подразумевалось, что отрабатывать свой хлеб она будет, развлекая его гостей музыкой. Эта также сообщила Отту, что якобы и июля должна вернуться в Германию, – это была ложь. “Честно говоря, я в растерянности”, – призналась она.

Зорге серьезно выслушал ее и сказал – не уточняя, откуда ему это известно, – что вернуться по Транссибирской магистрали скоро будет невозможно, вспоминала Эта в своих мемуарах:

“Ты при всем желании никак не сможешь вернуться в Германию, – сказал он ей. – Придется остаться здесь. К июлю мы будем вовсю воевать с Россией”.

“Но ведь я всех обманываю”.

“Тут хватает разных обманщиков, поверь мне. Это не всегда недостаток”[7].

Зорге настоятельно рекомендовал Эте ничего не рассказывать Оттам об истинных обстоятельствах ее истории. Он предупредил ее, что Отт – запуганный человек, считающий, что за ним постоянно кто-то следит. “Стоит ему ошибиться, его карьере посла конец. Он тебе не поможет”. Зорге тут же признал, что Отт “нормальный. Он против нацистов. Узнав, что его назначают послом, он спросил меня, стоит ли ему согласиться. Я предупреждал его… придется предать часть себя… Это и произошло. От его изначальных принципов уже не осталось и следа. Теперь он пытается втянуть Японию в войну – в войну Германии, – чтобы увеличить шансы Гитлера против Великобритании. И дело не в том, что ему нравятся нацисты или что он хочет править миром. Нет! Он просто делает это ради денег. Ради грязных, презренных денег и ради карьерного роста”[8].

Зорге хотелось продлить этот вечер. Он повел Эту на вечеринку в доме Курта Лудде-Нойрата, секретаря политического отдела посольства. Они пили красное вино, ели бутерброды, а потом все вместе отправились в скромную берлогу Зорге на улице Нагасаки. Эта впервые тогда оказалась в домике Зорге. Выпито было много – Зорге хлестал виски, – разошлись все, уже когда светало. Вся шумная компания набилась в автомобиль Нойрата, чтобы проводить Эту в резиденцию Оттов. Проезжая мимо советского посольства, Лудде-Нойрат обратился к своему пассажиру, во весь голос восторгавшемуся Сталиным и заявлявшему, что лучшего партнера, чем Советский Союз, Германии не найти: “Ну что, Зорге? – лукаво подзуживал Лудде-Нойрат. – Заедем, навестишь своих друзей?”

Когда они притормозили у посольства Германии, Зорге, пошатываясь от выпитого, вышел из машины и начал кричать под темными окнами спальни Оттов. “Фрау посол! – звал он. – Фрау посол!” Заспанный бой открыл дверь, и Эта, сгорая от стыда, проскользнула в дом.

На следующий день Эта извинилась за грубость Зорге: “Он был совершенно пьян”. Гельма дала ей горький совет: “Вы должны знать одну черту Зорге. Ни один роман у него долго не длится. И всегда заканчивается слезами”[9]. Она не уточнила, что знает это по собственному опыту.

Зорге ждал от Центра ответа на свою сенсационную телеграмму от 1 июня. Он не мог знать, что Сталин лично нацарапал на этом сообщении: “Неправдоподобно. В перечень телеграмм, рассматриваемых как провокация”[10]. Когда Голиков наконец ответил, его ответ был уже не актуален, как всегда придирчив и не имел отношения к существу донесения: имел ли Рамзай в виду в своей телеграмме от 20 мая корпуса или армии, спрашивал Центр. “Повторяю, – отвечал в отчаянии 13 июня Зорге, – девять армий, состоящих из 150 дивизий, вероятно, приступят к наступлению к концу июня”[11].

Отт и полковник Кречмер пока что были единственными сотрудниками посольства, которым официально сообщили о дате наступления. Однако это был уже секрет Полишинеля. Через дорогу от посольства Генштаб Императорской армии Японии занимался изучением собственных разведдонесений