Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Оуэн Мэтьюз

вернулся в Токио. Не ясно, почему он в итоге решил не оставаться в Китае: он ничего не рассказывал о своих планах японским следователям, и о глубоком личном кризисе и мечтах о побеге нам известно лишь из рассказа Ханако. Отъезд мог быть продиктован практическими соображениями. Японская оккупационная полиция в Шанхае требовала от всех иностранцев проездных документов, выданных местными органами власти, за которыми Зорге мог обратиться лишь в генеральное консульство Германии. Чтобы добраться до территорий, находящихся под контролем коммунистов, ему пришлось бы пересечь две линии фронта. Советское посольство могло оказать содействие, но для этого ему пришлось бы запрашивать разрешение московского Центра, а он вряд ли бы одобрил бегство столь важного агента при подобных обстоятельствах. К тому же оставался нерешенным вопрос с Ханако. Одним словом, Зорге снова оказался в ловушке.

Для возвращения была еще одна причина, связанная с важным вопросом о “Барбароссе”. Из Берлина в Токио направлялся старый друг и собутыльник Зорге Эрвин Шолль, у которого наверняка были важные новости о планах Германии. Шолль, получивший недавно звание подполковника, после двух лет работы в международном отделе Генштаба в Берлине направлялся на новое назначение в Бангкок в должности военного атташе. Застав Шолля в Японии, Зорге мог получить оперативные сведения, способные изменить позицию Центра.

Согласно расписанию авиакомпании Japan Air Transport на 1941 год, самолет Зорге приземлился в Токио в 16:30. Вероятно, это было 27 мая. Разумеется, Зорге ужинал в тот вечер с четой Оттов в резиденции посла. Ужин проходил в угрюмой обстановке. Около восьми вечера, когда все сели за стол, появился Веннекер, сообщив, что линкор “Бисмарк”, крупнейшее судно в составе германского флота[27], только что был потоплен в ходе обстрела с воздуха торпедоносцами Королевского флота и с кораблей в Северной Атлантике. Уничтожение этого корабля существенно повлияло не только на планы Германии сокрушить Великобританию, но и на планы Японии: столь наглядное свидетельство сохраняющейся морской мощи британцев вряд ли могло сподвигнуть ее нанести удар по Сингапуру.

На ужине была Эта Харих-Шнайдер. Зорге, в своей привычной манере, совмещал флирт с серьезными разговорами. Узнав, что после приезда Эта толком не видела в Токио ничего, кроме территории посольства, Зорге предложил показать ей на следующий день город, и она с радостью согласилась. Гельма Отт и ее подруга Анита Мор – обе бывшие любовницы Зорге – отнеслись к этой идее с меньшим энтузиазмом. “Вы уверены, что готовы доверить Зорге свою жизнь?” – спросила Мор за дамским обедом в посольстве на следующий день. Сексуальные интриги маленького сообщества запутались в тугой клубок. Ойген Отт был безнадежно влюблен в Мор, рассказала Гельма Эте, ставшей невольной наперсницей своей более опытной и разочарованной хозяйки. Беспечные шашни Зорге не только с женой Отта, но и с “объектом любви” посла были и без того вполне возмутительны. Но смириться с очевидным намерением Зорге соблазнить еще и их новую гостью Гельма, до сих пор одержимая своим бывшим любовником, не могла.

Возможность пронестись по запруженным улицам Токио, даже в маленьком “датсуне” Зорге, давала ощущение свободы. “Как чудесно выйти за пределы посольства и оказаться среди людей, – говорила Эта своему новому экстравагантному спутнику. – Когда тебя возят в посольском автомобиле, ты словно отрываешься от реального мира”[28].

Зорге не преминул высказать свои претензии к Оттам, паре, с которой он вынужден был сблизиться по своим секретным причинам и которую стал от души презирать. Супруги не показали Эте Токио, “потому что сами ничего о нем не знали. Это пара обывателей!”. Эта возражала, что по отношению к ней Отты были исключительно милы. “Милы? – переспросил Зорге. – Милые, беспринципные обыватели”[29]. Несмотря на досаду на Оттов – усугубленную, несомненно, неловкой попыткой посла отправить его в Берлин, – Зорге все же пребывал в весьма оживленном настроении. Поездка с привлекательной блондинкой по улицам уже почти родного города раззадоривала его. Поднимаясь по крутой лестнице в парк Агато, он, словно нуждаясь в опоре, приобнял Эту за плечи и пошутил над собственной хромотой. “Кайзер лишил меня двух сантиметров ноги, зато взамен дал Железный крест”[30], – шутил он.

Они хором посчитали ступени, поднимаясь на вершину, откуда открывался захватывающий вид на малоэтажный, покрытый дымкой город, который вскоре будет уничтожен бомбардировками союзников. Эте он показался “уродливым… Суматошным. Даже уродливее Неаполя”[31]. Они выпили зеленый чай в чайном доме и поехали дальше, на другой конец города, к кладбищу Аояма в портовом районе Минато. К концу мая сакуры, до сих пор обрамляющие центральную аллею, уже отцвели, но кладбище с почти европейскими надгробиями в громоздком викторианском стиле оставалось оазисом спокойствия в суетном городе. Зорге прошел с Этой до части кладбища, где хоронили европейцев, – после смерти дистанция между ними и японцами сохранялась, как и при жизни. Зорге это место не навевало никаких романтических мыслей.

“Здесь похоронены первые европейцы, безжалостно растерзанные японцами”, – объяснял Зорге, как всегда прибегая к гиперболе (на самом деле первыми убитыми японцами европейцами были священники-иезуиты, захороненные в XVII веке в безымянных могилах в Нагасаки). “Мечами они теперь нас не убивают, но в сердце все еще жгуче ненавидят. Они улыбаются, любезничают, но не стоит обманываться… Они надевают маску любезности, но и она вот-вот слетит. Когда я впервые приехал в Японию восемь лет назад, они были гораздо терпимее к иностранцам. Но теперь – что за озлобленность против белых! Мы, немцы, должны быть на их стороне, но дело в том, что большинство японцев просто не отличает нас от всех прочих”. Не задумываясь о том, что это произведет ужасное впечатление на его спутницу, Зорге рассказал Эте, как недавно незнакомый мужчина дал пощечину одной немке в поезде “не потому, что она немка, а потому что белая”[32].

Зорге всегда с симпатией и уважением относился к китайцам. Но японцы, на его взгляд, были хуже нацистов. “Они с молоком матери впитали шовинизм, считая себя божественной расой, – рассказал он Эте. – Отсюда следует, что священный долг Японии – править Азией, да и всем остальным миром, если только мы дадим им такую возможность. Невыразимое превосходство японских правителей зиждется не на нацистской идеологии, а на «божественном пути»… Даже нацисты не относятся к идее сверхдержавы высшей расы с таким священным трепетом”[33].

Эта в ответ рассказала немного о себе: об успешной музыкальной карьере в Берлине и неудачном браке. По ее словам, причиной ее добровольной ссылки в Токио был именно недавний развод. Она еще не настолько доверяла Зорге, чтобы раскрыть подлинную причину своего отъезда из