Две королевы - Джон Гай

На втором этаже в спальне Дарнли рядом с кроватью установили ванну, чтобы он мог принимать лечебные процедуры. Комнату постарались сделать комфортной. На стены повесили шесть гобеленов, на пол постелили турецкий ковер. В спальне имелись две или три подушки из алого бархата, стул с высокой спинкой, обтянутый пурпурным бархатом, и столик, обитый зеленым бархатом. Кровать Дарнли, которую Мария подарила ему в качестве походной и которая раньше принадлежала ее матери, была занавешена фиолетовым и коричневым бархатным балдахином и богато украшена золотой и серебряной парчой с вышитыми цветами.

На первом этаже прямо под спальней Дарнли находилась комната Марии. В ней стояла обитая желто-зеленым камчатным полотном кровать, на которой спала Мария, дважды остававшаяся в доме на ночь. Есть версия, что королева собиралась ночевать в доме в день убийства. Это еще одна история, сочиненная для прикрытия, потому что если бы Мария планировала провести ночь в Кирк-о-Филд, то не оставила бы у порога лошадей, чтобы вернуться в Холируд. Когда она объявила о своем намерении уехать и воскликнула: «По коням!» — конюшие были готовы, и кавалькада немедленно тронулась в путь. Те, кто утверждает, что Мария передумала в самый последний момент, чтобы спастись от взрыва, вынуждены говорить, что она пешком вернулась в Холирудский дворец темной и холодной февральской ночью в неудобных туфлях и длинном платье. Это абсолютно неправдоподобное утверждение, не согласующееся с характером Марии, не говоря уже о том, что ночная стража, патрулировавшая улицы после наступления темноты, обязательно заметила бы ее.

Воскресным вечером 9 февраля, когда Мария и Дарнли смеялись и болтали, а Босуэлл играл в кости с Аргайлом и Хантли за стоящим рядом столиком, обитым зеленым бархатом, внизу группа людей закладывала пороховой заряд. Это был тот самый порох, который обменял сэр Джеймс Бальфур. Через боковую или заднюю дверь — а возможно, через подземный ход, прорытый из подвала в соседнее здание, которое тоже принадлежало Бальфурам, — в дом внесли около дюжины бочонков. Взрывчатку заложили в подвал, а остатки ссыпали в мешки, которые бросили на пол спальни Марии.

В обвинениях, к которым присоединялся Морей, говорилось, что двумя днями раньше Мария приказала убрать из спальни Дарнли кровать и несколько гобеленов, заменив на менее ценные, и вернуть их в Холируд. Один из слуг Дарнли свидетельствовал, что старую пурпурную кровать заменили новой, обтянутой черным бархатом. К несчастью для Морея, эти факты можно проверить. Опись предметов, уничтоженных взрывом, свидетельствует, что ни кровать, ни гобелены не менялись. В ночь убийства кровать Дарнли в Кирк-о-Филд была той же самой, которой он пользовался раньше.

В воскресенье, 9 февраля, Дарнли пребывал в отличном настроении. Его кожа очистилась, и он считал, что полностью выздоровел, и собирался на следующий день вернуться в Холирудский дворец. 7 февраля он отправил Ленноксу письмо, полное оптимизма. Он даже рассуждал о примирении и о «любви» к Марии, которая «смею Вас уверить, все это время ведет себя как верная и любящая жена». Когда до него дошли новые слухи о заговоре, он рассказал о них Марии. Королева немедленно приказала провести расследование, но ничего обнаружено не было. Дарнли нельзя было назвать доверчивым человеком, но Мария укрепила его уверенность в себе.

Тщеславие Дарнли было удовлетворено. Он тешил себя приятными мыслями. Следующей ночью он собирался подняться по тайной лестнице в Холирудском дворце и воспользоваться своими правами супруга, таким образом снова утвердиться в качестве короля Шотландии тем способом, который был ему знаком лучше всего. Тем временем, пока Босуэлл играл в кости с Аргайлом и Хантли, люди сэра Джеймса Бальфура продолжали делать свое дело, а из Лондона Сесил наблюдал и ждал начала событий. В отличие от Марии он был полностью готов к тому, что должно было произойти в ее стране.

День перед убийством Дарнли был одним из самых счастливых в жизни Марии. Это было воскресенье, предшествовавшее Великому посту, который начинался в следующую среду, — одна из последних возможностей для пиров и танцев, которые так любила королева. Именно в это воскресенье всегда проходил карнавал. В середине дня Мария присутствовала на свадебном обеде, устроенном Бастианом Паже, ее любимым пажом и постановщиком пьес, сатиры которого, размахивавшие хвостами на маскараде в честь крещения принца Джеймса, так обидели англичан. В то утро в королевской часовне Холирудского дворца он обвенчался с Кристин (или Кристили) Хогг, одной из камеристок Марии и ее любимицей. Мария подарила невесте свадебное платье, дорогое и богато украшенное. Веселье должно было продолжаться до полуночи.

В полдень Мария покинула банкет, пообещав до окончания веселья еще вернуться и потанцевать. Затем она переоделась к официальному приему, который был назначен на четыре часа пополудни в честь посла герцога Савойского, возвратившегося домой. Роль хозяина исполнял епископ Аргайла, Джон Карсвелл, дом которого в Кэнонгейт был самым большим. В семь часов вечера Мария удалилась. Ее сопровождали Босуэлл, Аргайл и Хантли, но не Морей, который уехал в Файф под предлогом того, что его жена заболела и ей угрожает выкидыш. Мейтланд также счел разумным удалиться, а в отношении Мортона все еще действовали ограничения. По условиям прощения ему было запрещено приближаться к Марии и королевскому двору ближе чем на семь миль.

Около восьми часов вечера Мария в сопровождении кавалькады лордов и леди отправилась в Кирк-о-Филд, чтобы отпраздновать излечение Дарнли. Возможно, кроме вина и разговоров там были музыка и танцы. К ночи Дарнли становился все более любвеобилен. Он хотел, чтобы Мария осталась с ним, однако королева уже пообещала Бастиану и Кристине, что посетит их свадебный маскарад.

Мария всегда держала слово, данное любимым слугам. В начале двенадцатого королева встала и приказала подать лошадей. Дарнли попытался отговорить ее, и, чтобы отделаться от него, она сняла с пальца кольцо и вручила ему как знак того, что следующую ночь она проведет с ним. Морей, впоследствии описывавший эту сцену Гусману де Силва, испанскому послу в Лондоне, говорил, что Мария «вела себя необычно и беспримерно в ночь убийства, дала мужу кольцо, была нежна и ласкова с ним после того, как замыслила его убийство». Это, сказал Морей, который сам находился в Файфе и не видел событий, которые с такой уверенностью описывал, было «худшим» во всем этом циничном преступлении.

Успокаивая Дарнли, Мария тянула время. Когда он заподозрил возможность домашнего ареста и отказался ехать в замок Крейгмиллар, ее цель состояла в том, чтобы вернуть его в Эдинбург, где он будет находиться под надзором, и отгородить от влияния Леннокса и его сторонников. С его сексуальными потребностями помогали справиться время и виски, к которому Дарнли явно пристрастился. В конце концов, в эту игру она успешно играла со дня убийства Риццио. Торопиться тут не следовало.

Покидая дом на Кирк-о-Филд, Мария прошла мимо двери своей спальни. Это был опасный момент для людей сэра Джеймса Бальфура, двое из которых прятались в комнате. Во дворе Мария столкнулась с Николя Юбером, пажом по прозвищу Французский Парис[32], который был очень грязен — она заметила это даже при свете факелов. Пока все веселились наверху, он с помощью дубликатов ключей впустил людей Бальфура на первый этаж и даже помогал им наполнять порохом мешки, груда которых теперь лежала на месте кровати Марии. «Господи, Парис, как же ты перемазался!» — воскликнула Мария, взглянув на слугу. Он покраснел.