Когда случились мы - И. Б. Солис

в далеком-далеком будущем, я захочу найти самую забавную, самую блестящую, самую горячую женщину на свете, с которой смогу прожить все свои дни. Я не знаю. Но прямо сейчас это не для меня. Я не хочу и не нуждаюсь в этом. Я совершенно счастлива, делаю всё, что захочу, трахаюсь с кем захочу! Я люблю себя, и я люблю свою жизнь. Я хочу, чтобы у вас обоих это тоже было.

Мы сидим, переваривая услышанное. Хейзел проводит рукой по лицу и ругается по-корейски.

— Послушайте, я знаю, то, что я только что сказала…звучит не так уж приятно, но это только потому, что всем нам время от времени нужно сталкиваться с правдой. Майя, ты одна из моих самых любимых людей на свете, и я хочу, чтобы ты была счастлива. Я действительно этого хочу.

Хейзел не пытается убежать, когда Майя пересекает гостиную и направляется к ней. Я присоединяюсь к ним, потому что теперь я чувствую себя ещё более эмоциональной.

— Луна, я всё ещё думаю, что ты гребаная идиотка.

— Иначе ты не была бы собой.

В конце концов, Хейзел прогоняет нас.

— Знаете, что нам следует сделать? Одинаковые татуировки!

— Нет.

— Этого не будет.

— С вами двумя совсем не весело.

Я встаю, чтобы взять ещё пива, хотя ненавижу его вкус. Когда я сажусь, они спрашивают, как продвигается моя книга. Я говорю им, что заканчиваю первый черновик. Последние две недели я писала без остановки. Я даже начала кое-что новое. Сценарий. Так уж получилось, что прошло две недели с тех пор, как мы расстались с Генри.

— Полагаю, это всё из-за Ч.

Майя выплевывает свой напиток.

Мне не хочется смеяться, но я едва сдерживаюсь.

— Хейзел, не начинай.

Но Хейзел всё-таки начинает.

— Ты помнишь, какой пьяной она была в тот раз? — спрашивает она Майю, которая выглядит смущенной из-за меня. — Луна Вуна, он сказал тебе, что ты сделала?

— Кое-что из этого.

Со злым блеском в глазах Хейзел рассказывает обо всём, что произошло. Майе приходится вмешаться, чтобы исправить некоторые из более сложных и причудливых сюжетных линий, но она довольно точна. К концу я настолько подавлена, что прячусь в своей толстовке. Они обе смеются надо мной. Хейзел открыто, а Майя тихо прикрывается рукой.

Я не помню ничего из того, что они мне говорили, но, если быть до конца честной, я вообще не помню, чтобы они были в комнате. Я помню, как Генри был со мной в душе, как я не стеснялась делиться некоторыми своими фантазиями, все из которых вращались вокруг него…потому что я была ненасытна, когда дело касалось его.

Что я действительно отчетливо помню, так это его голову у меня между ног, его горячий рот на мне…

От одной мысли об этом у меня по спине пробегает холодок. Я рада, что прячу лицо, потому что знаю, что в данный момент оно горит.

Как только Хейзел и Майя перестают смеяться, они задают мне вопрос, которого я надеялась избежать.

— Ты с ним говорила?

Я откидываюсь на спинку дивана, качая головой. Вполне вероятно, что две кружки пива во мне без всякой еды — причина, по которой я на самом деле отвечаю на вопрос Хейзел.

— Я разговаривала с ним только один раз. И он ничего не сказал.

— Ты…хочешь поговорить с ним? — спрашивает Майя.

Закрыв глаза, я честно отвечаю:

— Да.

Кажется, что комната вращается.

— Почему ты этого ещё не сделала? — спрашивает Хейзел.

Потому что он ненавидит меня, я уверена в этом.

— Чувства? Они мне не нравятся. И говорить о них тоже не люблю, — признается Хейзел. — Но даже я знаю, что иногда тебе нужно стать взрослой женщиной и просто, блядь, сделать это.

Я не спорю, но всё равно закатываю глаза. Я правда разговаривала с Генри, не о чувствах, но мне с ним было комфортно. Говорили о других вещах, смеялись и дурачились. Но как только это дерьмо стало реальным, я запаниковала и сбежала.

С самого начала с Генри всё было по-другому. На людях он держался на расстоянии, потому что я просила его об этом. Но когда нас было только двое, он не скрывал своих чувств. Он показал мне, что именно он чувствует ко мне. Он даже попросил меня жить с ним. Сказал, что любит меня…

Серьезно, что со мной не так?

— Мне нужно в туалет, — объявляю я, вставая с дивана. — В холодильнике есть ещё пиво, если хотите, — кричу я из глубины коридора.

Я мою руки, когда слышу стук входной двери. Тадаши должен быть на матче. Но раз уж он здесь, я позабочусь, чтобы он поел перед игрой, потому что еды ещё много, а он терпеть не может остатки в холодильнике.

Когда я открываю дверь, происходит худшее, что может случиться. Там Генри. Ошеломленный. Рот приоткрыт, он выглядит смущенным, пока, в конце концов, не становится скорее сердитым, чем удивленным.

Моргая, его глаза путешествуют вверх и вниз по моему телу, оценивая мой внешний вид. Черная пижамная рубашка с длинными рукавами, пижамные штаны с Бэтменом, фиолетовые пушистые носки.

— Ты остановилась здесь? — он обвиняюще хмурит брови. Это первые слова, которые он говорит мне за две недели. — У Тадаши? — его голос был таким же холодным и жестким, как и его глаза.

Я пытаюсь игнорировать своё бешено колотящееся сердце и то, как всё моё тело хочет прижаться к нему, даже если это ненадолго. Я слышу, как Тадаши смеется с Хейзел в гостиной.

Я скрещиваю руки на груди.

— О, так теперь ты сейчас со мной разговариваешь?

— Это не ты должна сердиться, — Генри хмурится. — Ответь на мой вопрос. Ты здесь живешь? — в его голосе явственно слышна боль. После долгого выдоха он бормочет:

— Он должен был сказать мне.

Я чувствую, как от него волнами исходит гнев. Его глаза широко раскрыты. Он кипит.

— Он должен был сказать тебе? — повторяю, каждое моё слово наполнено все большим раздражением, пока я не срываюсь. — Он не обязан сообщать тебе последние новости обо мне, а я ни хрена не обязана отвечать!

Возможно, он прав, и я не могу злиться, но это не значит, что он тоже может быть мудаком. Или, может быть, он и злится, потому что я всё испортила. Я уже ничего не знаю.

Расстроенный, он проводит руками по волосам. Злиться легче — это определенно причиняет меньше боли. Я могу понять, почему он предпочитает злиться, но я не хочу с ним ссориться.

— Послушай, — вздыхаю я, покусывая нижнюю губу. —