Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней - Саймон Моррисон

href="ch2-716.xhtml#id115" class="a">[716]. Тем не менее главной задачей для правительства оставалось пополнение казны за счет здоровья и благосостояния танцовщиков. Артистка с горечью описывала небольшие порции еды, благодаря которым ей и остальным членам труппы приходилось выживать во время американского турне.

Министерство культуры доложило ЦК, что после «триумфа» Плисецкой зарубежный капитал суммой в «3,5 миллиона рублей» обогатил «советский государственный бюджет»[717]. Вторые гастроли запланировали на 1962 год. Балерина уже меньше волновала КГБ. Она держала язык за зубами в присутствии иностранных репортеров и танцевала, конечно же, тоже не открывая рта, за что получила разрешение вновь поехать в Северную Америку, а затем добилась возможности посещать другие страны.

Турне 1962 года на тот момент было самым грандиозным и являлось частью обмена, в ходе которого New York City Ballet посетил Советский Союз. Знаменитый хореограф-эмигрант Джордж Баланчин вновь увидел родные земли[718]. Программу выступлений составляли сотрудники КГБ, о чем тогда не догадывались ни Плисецкая, ни другие участники гастролей, ведь именно представители ведомства решали, кого допустить до поездки и какие постановки показывать за рубежом. Чтобы защитить «интересы» СССР и задать правильный настрой, репертуар был тщательно продуман[719]. КГБ, боровшийся за контроль над государственными делами с ЦК, позаботился о том, чтобы культурный «продукт», продаваемый за рубеж, соответствовал официальному регламенту мира искусства. Таким образом, в докладе, подготовленном для ЦК, руководитель КГБ Владимир Семичастный открыто признавал «серьезные проблемы с подготовкой заграничных гастролей балета Большого театра в 1962 году». Особенное беспокойство вызывал спектакль «Спартак», созданный в Ленинграде темпераментным бунтарем Леонидом Якобсоном. «Несколько ведущих танцовщиков обеспокоены репертуаром, заявленным для США и Канады, — начал Семичастный. — В частности, они протестуют против включения в программу спектакля „Спартак“, имеющего большие недостатки — прежде всего, отсутствие танца, а также неточную интерпретацию персонажей и сцены секса, позаимствованные из образцов западного искусства». Он добавил, что штатные сотрудники американского посольства в Москве почувствовали, что «Спартак» нельзя показывать в Америке, но не объяснили почему. «Было бы мудро вместо этого включить в программу „Золушку“ или „Бахчисарайский фонтан“», — продолжил председатель КГБ. Также подчеркивалась необходимость «принять срочные меры по обновлению концертной программы и включить в нее номера, которые отражали бы советскую жизнь»[720]. Семичастный, конечно, имел в виду воображаемые образы — то, что может показать лишь искусство. Настоящая советская жизнь не могла быть продемонстрирована на сцене. После доработки и подготовки «Спартак» включили в афишу гастролей для американских зрителей.

В то же время артисты проходили тщательный досмотр. Семичастный взвешивал все за и против поездки за рубеж каждого сотрудника. Самой большой загвоздкой стал балетмейстер Лавровский. Коллеги «описывали его как консервативного и предвзятого человека, — писал руководитель КГБ. — Он не уделял должного внимания успеху турне, ведь был более озабочен продвижением собственных постановок и игнорировал другие балеты, например „Каменный цветок“, во время гастролей в США в 1959-м. В предыдущих поездках хореограф познакомился со многими русскими эмигрантами и другими иностранцами без позволения руководства делегации». Это делало его предателем. После анализа данных Семичастный предложил следующее — Уланова заменит Лавровского, так как «за границей ведет себя с достоинством и скромностью»[721]. Однако ЦК не одобрил этот план, и балетмейстер остался на посту еще на один год.

Опасения вызывал и Марис Лиепа[722], выступавший в роли Спартака. Семичастный беспокоился, что артист может последовать примеру Рудольфа Нуриева, запросившего политического убежища в парижском аэропорту в 1961 году, предав взрастивший его советский народ. Чтобы развеять «сомнения» в верности Лиепы, «руководство» Большого театра утверждало, что, несмотря на его могучие мускулы (танцовщик набрал массу для партии Спартака), он привязан «к маленькому сыну, матери, отцу и сестре, проживающей в Риге»[723] и вернется домой ради семьи, взятой под присмотр государства. Лиепе дали разрешение на участие в гастролях, и тот вернулся, как и обещал.

Во время второго американского турне Плисецкая, как и вся труппа, стала запатентованным советским брендом, ходовым товаром, популярным как дома, так и за рубежом. В отечественной прессе начали появляться ура-патриотические статьи, написанные от ее имени. Некоторые из них были короткими и сентиментальными, как появившаяся в «Советской культуре» публикация от 1 января 1960 года, содержавшая новогоднее поздравление: «Прощай, старый год!». Другой очерк от 23 марта 1965 под названием «Искусство шагает в космос» прославлял первый выход человека в открытый космос. «Как советский человек я вдохновлена недавней победой нашей науки и технологии. Как балерина я завидую лейтенанту Леонову. Я бы хотела испытать то чувство свободы и легкости, которое должно наступать в невесомости»[724]. Танцовщица знала о свободе и легкости больше, чем космонавты. Полет Леонова длился немногим больше 12 минут, и ему с трудом удалось втиснуться обратно в люк, поскольку скафандр раздулся в вакууме.

За подписью Плисецкой вышел и полуторастраничный разворот в «Известиях», рассказывавший о гастролях в США в 1962 году, под названием «Русская Терпсихора покорила Америку». В нем говорилось, что президент Джон Ф. Кеннеди и Жаклин Кеннеди поблагодарили балерину за выступление в «Лебедином озере», а американские обыватели похвалили «мудрое» правительство Советского Союза за окончание Карибского кризиса и то, что оно не дало американскому правительству разбомбить все в прах[725]. Бо́льшая часть статей была напечатана журналистами, работавшими в отделе агитационной пропаганды, Плисецкой оставалось лишь поставить свою подпись. Другие известные личности, включая Шостаковича, чьи имена использовало государство, часто игнорировали агитки за мир и прославления рабочего народа, выходившие за их авторством, но артистка была более внимательна. Она собирала статьи и, возможно, даже читала их. Плисецкая боролась с серостью официальных высказываний с помощью интервью, в которых серьезно рассказывала о карьерных планах.

В 1966 году она дала интервью журналу Vogue, среди прочего упомянув любимые рецепты. Журналист приехал в Москву из Парижа — родины высокой кухни, чтобы узнать о «простой деревенской» домашней трапезе балерины. Он ожидал увидеть перед собой не обычную тушеную говядину, а скорее воздушную амброзию: «Яичный желток, украшенный двумя розовыми лепестками»[726]. Британский журналист Джордж Фейфер, также присутствовавший на ужине, добавил, что танцовщица жила с мужем в двухкомнатной квартире с «канадскими» обоями и «американскими» телефонами. Их дом считался «шикарным» по советским стандартам, а количество картин было сравнимо с собранием Екатерины Гельцер. В квартире стояли два фортепиано, на кофейном столике лежало несколько книг, а «коллекция картин, рисунков и гравюр» включала произведения знаменитых художников, от Жоржа Брака[727] до Марка Шагала[728], там также имелись «ранняя вещь Пикассо» и «прекрасный ковер Леже». Плисецкая собирала предметы роскоши на