На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

Командование принимало соответствующие решения: усиливало ударную группировку пехотой и артиллерией, усиливало стрелковыми дивизиями запорожское направление, а солдаты выполняли приказы своих командиров.

На начало Мелитопольской освободительной операции советские войска имели в своем распоряжении 524 724 человека, в то время, как немецкие войска имели вдвое меньше, всего 210 000 солдат. Потери советских войск в этой операции были огромными. При штурме оборонительной линии «Вотан» на начало октября в некоторых полках армий Южного фронта остатки пехоты были сведены в отряды по сорок – шестьдесят человек. А впереди еще был почти месяц наступательных боев. На самые опасные участки прорыва были направлены штрафные формирования, не только мужские, но и женские. Жизнь вносила свои коррективы. Командирам вверенных им частей, чтобы нарастить огневую мощь и боевые возможности, приходилось пополнять личный состав и новобранцами, и женщинами.

Полк с боями продвигался вперед, пядь за пядью, освобождая родную землю. Чем дальше уходили на запад, тем сильнее лили дожди. Иногда по несколько дней подряд. Беспрерывно, днем и ночью. Даже когда на короткое мгновение из-за туч вырывалось ласковое теплое солнце, дождь продолжал сечь землю острыми струями. Казалось, что небо именно теперь и именно на этом клочке земли решило избавиться от всех своих водных запасов. И единственная надежда была на то, что когда-нибудь эти запасы закончатся, и бойцы наконец-то обсохнут. На плечах самоотверженной пехоты в результате мучительных маршей, совершенных по непролазной осенней грязи, в которую превратился хороший украинский чернозем, приближались к линии «Вотан». Но на одном из участков фронта немцам удалось потеснить наших и, таким образом, осуществить прорыв. Чтобы остановить немцев, в полку резервов не было. На исходе дня прибыло пополнение – шесть полуторок, кузова которых до отказа были заполнены женщинами. По селу пополз слух, что это штрафники. Здесь, в кузове машины встретились Тася и Люся.

– Катя, это ты? – спросила Люся, увидев поседевшую и повзрослевшую на несколько лет девушку, так похожую на Катю. Кожа на лице была сухой и натянутой, как у старухи. Под нижними веками и над губами веером углубились морщинки.

Тася повернула голову на голос. На нее смотрели Люсины зеленые глаза, но это были глаза не девушки, а умудренной жизнью и немало пережившей женщины. Если когда-то они сверкали, словно изумруды, то теперь были тусклыми и грустными, и даже немного ожесточенными. «Такое бывает, когда тебя ежедневно, ежечасно гложет чувство несправедливости, – подумала Тася, – значит, и с нею обошлись не по чести».

– Я. Только не Катя теперь, а Тася.

– Понятно, – догадавшись, что она работала в лагере под другим именем, – сказала Люся. – Я рада тебя видеть живой. Но видно тебе, как и мне пришлось не сладко.

– Да, уж не о сладости речь.

– Быть бы живу, не до жиру?!

– Скорее, умереть, но остаться чистой.

И они вкратце поведали друг другу, что с ними произошло за время разлуки.

– Мне дали двадцать пять лет лагерей за предательство, за связь с немцем, за пособничество тебе – изменнице Родины.

– И меня к тебе приплели?

– А, что тут удивительного? Им же надо было что-то плести, не имея доказательств. И я не могла ничего предоставить в свою защиту. Меня бы, вообще, расстреляли. Помог Тертый. Он нас в тыл вел. Рассказал им о моей диверсионной работе и, что ребят ни я предала. В лагере я стала проситься на фронт. Меня повезли в Москву. Я думала, что на фронт везут, оказалось на очную ставку с Гелей. После очной ставки направили в полевой подвижный прифронтовой прачечный отряд, а там подобрали сейчас всех подчистую и… сюда.

В их жуткий мир, несправедливо обвиненных, заклейменных, отброшенных за черту обычной жизни общества, колючий и стылый от пренебрежения и осуждения, закралось тепло. Девушки согревали друг друга прошлой дружбой, несколькими месяцами, проведенными вместе. Они попросились в один взвод, чтобы воевать бок о бок и больше никогда не расставаться. Пережитая опасность так сблизила их, что они питали друг к другу родственные чувства и говорили всем, что двоюродные сестры. Не сразу, но со временем изменились и выражения глаз. И им казалось, что они снова помолодели. Но это было чуть позже.

А тогда, спрыгнув с грузовиков, после долгой дороги, поступили в распоряжение штаба, где их распределили по взводам и вручили каждой по винтовке. Благо, стрелять они умели и их, как некоторых, не надо было обучать этому. Им выдали красноармейские книжки особого образца. Тася обрадовалась этой неказистой книжечке, как когда-то радовалась комсомольскому билету, и положила в нагрудный карман. Теперь она не зэчка, а красноармеец, а это о многом говорит и ко многому обязывает. Она человек, солдат, и сейчас снято с нее то страшное обвинение, которое непомерным грузом нависало над ее жизнью.

Михеев смотрел на пополнение женского пола, и ему было не по себе. Воевать с женщинами было ему непривычно, хотя уже несколько их было в роте. По лицам видно было, что жизнь их потрепала изрядно. Были среди них и красавицы, были и страшненькие. Как поведут себя мужчины при таком количестве женщин в окопах? И чего ждать от женщин? В глубине души он понимал, что не все эти женщины злостные преступницы, как вещал их «послужной список». Не все они злонамеренно пошли против закона и присяги. Возможно, кого-то на скамью подсудимых привела оплошность или досадные промахи. Может быть, кто-то проявил слабохарактерность или, вообще, попал по недоразумению. Бывает и такое. У них были сроки от пяти лет и выше. У двоих, Чижевской и Табаченко – были серьезные сроки. А на вид они были вполне симпатичными, интеллигентными девушками. Он понимал, что на практике так тяжело соразмерить характер проступка со степенью наказания. Глядя на них, ему вдруг так захотелось, чтобы они остались живыми, так не вязалась с их обликом те преступления, которые караются таким наказанием.

Ночь прошла за организационными хлопотами, а утром пошли в атаку. На окраине города был завод, в котором немцы устроили опорный пункт. Сходу опрокинуть немцев и захватить завод не получилось. Атака захлебнулась, оставив половину роты мертвыми и раненными. Командир приказал окопаться и не поднимать головы до темноты. В холодной осенней земле солдаты-девушки и женщины стали рыть окопы. Еще с вечера прошлого дня моросил противный колючий дождь, а к ночи похолодало, похоже – подморозит.

– Не замерзнуть бы, а то умру и позор не смою, – посетовала Люся.

– Давай растирать будем друг друга.

Что они и делали время от времени. Их примеру последовали и другие. До утра верхний слой земли сковал мороз, а дождь превратился в мелкий снег. Приказа атаковать не было. Три дня сидения в окопе под немецкими пулями выдержать было сложно. Тело задубело, руки не слушались. Мало того, что особо двигаться было нельзя, чтобы не шуметь, но и разговаривать тоже. Немцы по ночам стреляли на малейший шум, а днем, оставшиеся в живых вели бой. И, все-таки они выдержали, и дождались смены. Уходили тихо под покровом темноты перед самым рассветом. Из сектора обстрела выбирались по-пластунски. Когда переползли за высокую насыпь, поднялись во весь рост. Только теперь, вдали от противника можно было по-настоящему размять задубевшие мышцы, разогнуть застывшие суставы. Только успели пропустить боевые 100 граммов и закусить, как начался артобстрел. Их отвели в село и поместили на ферму. Здесь горела печка, и было много соломы. Уставшие, они повалились в сено и тут же уснули. Их, оставшихся шесть девушек, направили в третий взвод. К полудню солнце разогрело воздух, и они, наконец-то, по-настоящему согрелись. Тася спрыгнула в окоп, и оцепенела. Она не могла поверить своим глазам. Перед ней стоял Костя. Но в следующую минуту ее накрыла волна радости.