Струна - Илья Крупник

На мобильнике, вспоминая и сбиваясь все время, начал набирать цифры, не дочкин телефон, конечно, – зятя. Мужчина нужен. Помоложе. Этому… (ладно, забудем всё) ему-то и сорока пяти нету. Молокосос.

– Катастрофа? – усмехаясь, спросил «молокосос», по-домашнему Вячик, и глаза у него сузились, а толстые его растянутые усмешкой губы даже выделились на круглом лице с маленьким носом. И сам он, невысокий с начинающимся пузом и большой головой, был… Да. И главное, самое главное – какой он уверенный! Вячик.

Вячик поставил правую ногу на «пирамиду», надавливая слегка, надавливая, пока «пирамида» не хрустнула и выпрямилась. Тогда он перешагнул на следующую и тоже надавил, но та не желала выпрямляться.

– В общем. – Посерьезнев, Вячик снял с «пирамиды» ногу. – Дело это долгое, увы, дорогой наш Анатолий Семенович. – И принялся перечислять подряд: – Во-первых, надо, во-вторых, надо… в-четвертых, надо, в-пятых, надо…

Анатолий Семенович, привыкший к неторопливой обязательной тщательности работы, потерял уже суть и только кивал с отчаяньем: резолюции, подписи, справки, страховки, страховщик, суммы, починка…

– Подожди, подожди ты, послушай, послушай! – стараясь прекратить, Анатолий Семенович объяснил, наконец, что надо все записать по порядку. – А ты, ты послушай, что у меня такое: ангел прилетел, плачет, сел на крышу, зовет матросика, матросик, а, матросик… Только не думай, что я свихнулся. Я нашел у себя утром на полу…

Они стояли уже оба на карачках, потом на коленях, где посуше, вытаскивая, с трудом вытаскивая из-под стеллажа незамеченную раньше картонную, подмоченную коробку с бумагами и бумагами на ней.

– Эти листы, – Вячик, отдуваясь, поднялся, опустился на табурет, – оттуда. Явно. Это все Жанка твоя, памятливая у тебя дочка, дорогой мой тесть. Дед спрашивал ее, вспоминаю, все спрашивал, захватила ли ящик, когда от родителей переезжали, и где он мог быть, ты поищи его, Жанна, поищи. Поискали… В общем, теперь, в общем, теперь, выходит, твоя забота. – Вячик погладил лысенку. – Да и моя, получается, за всех вас, родственник ты мой, родственник…

Три с половиной часа дороги Анатолий Семенович то засыпал, то опять просыпался, вздрагивая. За окном автобуса был уже лес. Весенний – яркие от солнца листья, а то хмурый, хвойный, высокие, прямые стволы, друг к другу вплотную по обе стороны. Засыпал и снова снился ремонт, от которого они с Машей зимой еле в себя пришли.

Зато вот сейчас, сейчас был отдых! Как сказала Маша: загород, воздух, природа, отдохнешь. И Анатолий Семенович взял отгул.

У остановки – будочка продовольственная, скамейка под тентом – стоял Вячик, но почему-то не улыбался.

Собственно, ехать собирались вместе, но первый рейс был полон, билетов не хватило. – Ничего, догонишь следующим. Я встречу (а отчего понурый, можно не гадать: перед отъездом поругался с Жанкой).

– Украли, всё, всё украли, – отчаянно пробормотал Вячик и отвернулся.

– Всё?! Что всё?! Что?…

– Я купил пиво в будке, бутылку, расплачиваюсь, сумку рядом поставил. Ну не было никого, не было, клянусь! – Вячек на него глядел, помаргивая, несчастными глазами. – Наклонился к сумке, а ее нет! Как подошел? Кто? Как тихо. Тут трава, правда. За деревья он?… Я везде бегал, я обегал всюду!..

– Погоди, слушай, постой. По порядку. – Анатолий Семенович стиснул его руку. – Эта сумка, куда мы переложили бумаги из того ящика, да?

– Да.

– А где ты бегал? Где искал? Что же делать… Давай вдвоем (хотя ясно было, что не догонишь уже и не найдешь).

Между деревьями обнаружилась тропа, и они пошли быстро, почти бегом.

– Нет. Стой. – Анатолий Семенович остановился, подумав. – А если сбоку проходы, смятый куст увидим, сломанные ветки.

– Ну ты Шерлок Холмс, – уныло отозвался позади него Вячик.

Они пошли медленней, и слева, правда, чуть раздвинутые кусты, и дальше почти незаметная в траве дорожка.

На поляне, скрытой отовсюду деревьями и кустами, лежала их выпотрошенная сумка. И вокруг выкинутые во все стороны листы, многие смятые в ярости.

– Бабло искал, деньги, – почему-то шепотом сказал позади него Вячик.

Анатолий Семенович, сидя на корточках, потом опустился на колени, начал разглаживать скомканные бумаги.

«Ноль наступил» – Это что «Ноль»? Это не июль. Непонятно. – «Чтобы радоваться, надо выйти из тоннеля…» – дальше лист был оторван. А это: «Станет ли Россия фашистским государством?»

– Фу-у, – сказал Анатолий Семенович и встал. – Надо скорей это собрать, дед давно ждет. Как сказала Маша, отсюда до его дачи совсем близко…

– Вы поймите меня, – сказал дед Валентин Михайлович, – с чего началось. Иду я как-то, не на даче, в городе по нашему переулку, а возле мусорного контейнера большая прямоугольная картонка валяется, и на ней фотографии, овальные сплошь, квадратные побольше, а посередине групповая. И как кольнуло: кто-то умер. Не нужно никому.

Дед медленно ходил по комнате взад-вперед, прихрамывая немного, опираясь на палку, а они на табуретах, молча. И если бы Анатолий Семенович не знал, что деду семьдесят девять, не поверил бы никогда: хоть и морщины его, а какой моложавый, светловолосый, светлая бородка по щекам, как у молодого, и темно-карие, как у Маши, такие живые глаза.

Анатолий Семенович всегда робел перед ним, словно сам просто старик сутулый.

– А какие люди, какие люди на фотографиях, я все их рассматривал, какие лица, подряд! Редко такие бывают теперь, замечательные лица! Но вот что странно, очень: две эти фотографии наклеены с двух сторон на картонку. Только кто это, когда это, что это? Надписей нигде никаких, ни сверху ни под фотографиями. Конечно, понять можно, это клиника, и все они врачи и сестры в белых халатах. А на групповых – кровати с больными, и позади врача у кровати, как бы сверху к ним, наклонно целая толпа белых халатов – студенты пришли.

– Валентин Михайлович, – неловко перебил его Вячик, поглядывая на свои часы, – прошу прощения. У меня совещание вечером в фонде, а ехать еще до города. Автобус ушел. А сейчас как раз будет поезд. Я прошу прощения.

– Отпускаю, – великодушно сказал дед, – конечно. Большое спасибо за бумаги. Но сперва я вас сфотографирую. – И он взял со стола айпад…

– Миллиарды людей, – когда ушел Вячик, сказал тихо дед, наклоняясь к Анатолию Семеновичу, опираясь на палку, – поколения за поколениями, тысячелетиями уходят в небытие. Люди оставляют после себя книги, дневники, воспоминания о себе, о себе! Собирают, издают альбомы о жизнях никому не известных людей, имена свои на камнях, на чем угодно. Только бы остаться, я был, я жил! Герострат. Петр Иванович Добчинский, это когда-то нам было смешно – Добчинский… О знаменитых помнят, вспомнят, а о других… Как не было их никогда.

Даже моя семилетняя правнучка сказала: пройдет много-много лет, и изменится все, и появится ручка-подушка, и сама она будет записывать сны, мы их все наутро забываем. А пройдет сто лет, и будут ее читать, что с нами было в жизни даже ночью, и люди не будут больше страдать, что все их забыли.