Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго

Сумасшедший ритм сафры затих лишь к самому концу, когда выжали сок из последнего стебля. Однако уже с начала 1857 года Ана с Северо отчаянно старались компенсировать потери и с меньшим количеством рабочих собрать весь урожай до начала майских дождей.

Северо удалось купить еще двенадцать мужчин, семь женщин и четверых детей у разорившегося плантатора. Он напомнил четырем землевладельцам об истечении срока выплаты займов и предложил вернуть долг рабами. Еще восемь гасендадос, четверо мужчин и четыре женщины, не сумели рассчитаться с Северо Фуэнтесом. Соседи, не справлявшиеся с управлением хозяйством, вынуждены были продавать имущество на аукционах. Дон Эухенио и господин Уорти согласились с тем, что такую возможность упускать нельзя. На деньги, инвестированные доном Эухенио, Северо приобрел для гасиенды еще несколько участков земли и пять невольников.

Однажды утром, за две недели до начала сафры, Ана с Северо решали в ее кабинете организационные вопросы.

— Я удвоила суточный рацион выжившим невольникам, — сказала Ана. — Вот список тех, кто еще выздоравливает. Не отправляйте их на слишком трудные работы.

— Не могу ничего обещать. Нам дорога каждая пара рук. Все, и молодые и старые, понадобятся в поле.

— Но многие из них еще не совсем поправились…

— К началу сафры они придут в норму. Не следует им потакать, а то они сядут вам на голову.

— Я так не думаю. Но некоторые еще слишком слабы…

— Ана, мы должны собрать урожай с четырехсот куэрдас.

— Я знаю, сколько тростника созрело! — огрызнулась она и тут же поняла, как редко они до этого спорили. — Если мы хотим сохранить работников до конца сафры, следует получше о них заботиться.

— Вы, вероятно, замечали, — перебил Северо, — что я умею обращаться с рабочей силой.

— Конечно же, я…

— Предоставьте тогда мне решать подобные проблемы. Могу я взглянуть на списки продовольствия?

Покорившись воле мужа, Ана протянула бумаги. В комнате было невыносимо душно, и, пока Северо изучал списки и делал на страницах пометки, она вышла на балкон подышать.

Внизу в земле ковырялся петух в окружении своего гарема. Неожиданно он взлетел на перила и гордо прошелся из одного конца в другой. Потом трижды прокукарекал, оглушительно-дерзко, и спрыгнул обратно на землю. «Да, — подумала Ана, — петуху полагается кукарекать».

— Вы что-то сказали? — окликнул ее Северо.

— Нет, — ответила она.

Муж внимательно поглядел на нее, словно читая мысли, а затем вернулся к бумагам.

В начале февраля Северо выводил мачетерос на поля перед рассветом и держал их там до заката. Из-за нехватки рабочих рук не только искусные мастеровые вроде Хосе отправлялись в тростниковые заросли, но даже пятилетние детишки получали задания. Мальчики отводили свободных быков на выгон, привязывали к столбам и регулярно перемещали. Девочки очищали ямс, овощные бананы, малангу и варили в огромных чанах обед невольникам.

После холерных погребальных костров видения Консиенсии участились, но она была слишком мала и не могла разгадать значения большинства из них, поэтому полагалась на помощь Аны. Северо подшучивал над способностью девочки заглядывать в будущее:

— Спросите ее, где мне найти еще десятерых поденщиков.

— Не получится. Она не показывает фокусы. У малышки настоящий дар, но она еще ребенок и не понимает, что видит.

Спустя несколько дней Консиенсия сообщила Ане, что видела сумасшедшего быка, который бился головой об изгородь, пока не вырвался наружу. Ана рассказала Северо, и тот, хотя и посмеялся, велел работникам внимательнее смотреть за скотом. Однако Консиенсия видела только картинки, но не могла назвать точной даты. Прошло три недели, и присматривать за самыми свирепыми быками перестали. И естественно, однажды днем Колосо, самый крупный и сильный бык на гасиенде, вырвал столб из земли, ринулся прямо на ограждение и стал биться головой, пока не разнес его в щепки. Затем он принялся метаться по двору, а мужчины, женщины и дети только отпрыгивали в стороны, спасаясь от массивных копыт и рогов. Взревев, бык остановился посредине двора и в следующее мгновение сиганул в пруд, где его стало засасывать в ил. Спасти Колосо так и не удалось.

После этого Северо стал прислушиваться, когда Ана пересказывала видения Консиенсии.

Однажды утром, собираясь в поле, Ана обнаружила горбунью в сильном возбуждении:

— Что случилось, детка?

— Мне приснился сон, сеньора.

У Аны сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

— Расскажи мне.

— Там был мужчина в огне…

— Как на погребальном костре, да?

— Нет, сеньора, не эти мертвецы. Это был белый мужчина. Бродяга, сеньора.

— Рамон? Ты его и не знала никогда.

— Я видела его, сеньора. Он горел в тростнике. — Девочка была взволнована: сон напугал ее и она полностью не понимала его смысла.

— Успокойся, маленькая. Ты, наверное, видела дона Северо.

— Нет, сеньора…

— Рамон умер, Консиенсия, и погиб он не в огне. Тебе приснился кошмар, но я рада, что ты мне все рассказала. Это предупреждение, и ты, возможно, только что спасла жизнь своему хозяину. Я попрошу его быть осторожнее, когда они поджигают поля.

Консиенсия понурила голову, словно в чем-то провинилась:

— К вашим услугам, сеньора.

Иногда девочка походила не на ребенка, а скорее на древнюю мудрую старуху, чьи глаза способны проникать прямо в душу. При крещении горбуньи Ана шепнула ей, что та станет ее совестью, и порой, взглянув на девочку, чувствовала, как ее захлестывают неприятные воспоминания.

Она оставила Консиенсию в лазарете и направила Маригаланте к сахарному заводу. Проезжая мимо кладбища невольников, Ана перекрестилась. Кресты Фелы и Паблы охраняли все остальные могилы. Хосе попросил разрешения повесить над воротами доску, которую он вырезал. Позже Северо сказал Ане, что это памятник страданию.

За ручьем, на вершине холма, возле могилы Рамона, росло древнее хлопковое дерево. Ана снова осенила себя крестом и вспомнила сон Консиенсии: Бродяга в огне. Она похолодела от охватившего ее ужаса и встряхнула головой, прогоняя страшный образ. В последнее время Ана встряхивала головой все чаще и гадала, замечал ли это Северо. Она пережила слишком много смертей. И, снова встряхнув головой, Ана запретила себе думать.

Она поехала по полям, где надсмотрщики угрозами и проклятиями, пинками и плетьми поторапливали невольников. Ана старалась не смотреть в ту сторону. Северо ясно дал понять: это он управляет работниками и ей вмешиваться не стоит. Она не жаловалась ни надсмотрщикам, ни мужу на то, что из невольников выжимают все соки. Она была хозяйка и могла бы добиться облегчения участи хотя бы беременных, могла бы потребовать, чтобы их не заставляли наклоняться за длинными стеблями, которые мачетерос бросали, продвигаясь по полю, не принуждали собирать их в тяжелые связки и таскать к повозкам. У трех женщин уже случился выкидыш, но Ана смолчала. Она не протестовала, глядя, как детей отправляют на работу, обычно выполняемую взрослыми. Она не освободила от тяжелого труда стариков, которые вкалывали всю свою жизнь, чудом пережили холеру и должны были оставшиеся годы тихонько сидеть в тени, как предписывалось Сводом законов о рабовладении.