Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго

— Скажите, чем мы можем вам помочь? — спросила Леонора.

Молитесь за моего мужа, — сказала донья Пати, — он все еще борется.

Священник помог ей забраться в повозку.

— Молитесь за их души, Леонора. Молитесь за меня.

— Каждый день, Патрисия. — Леонора перекрестилась. — Благослови тебя Бог. Храни вас всех Господь. — Она бормотала молитвы, стоя у окна, пока повозка не скрылась за углом.

— Пойдем, милый. — Элена увела Мигеля. — Пойдем в комнату.

— Вы все тоже умрете? — спросил он.

Она опустилась перед ним на колени. Он был всего лишь испуганным маленьким мальчиком, его мать жила в другом конце страны, а отец погиб. Неудивительно, что смерть окружавших его любимых людей — Элены, доньи Леоноры, дона Эухенио, тетушки Кириаки, Бомбон и ее мужа Матео — страшила его и он боялся остаться один. Мигель не мог представить, как умирает сам, но мысли о смерти близких не покидали его.

— Мы здоровы и делаем все, чтобы защититься от болезни, — объяснила Элена. — Лишь одному Господу Богу известно, когда Он призовет нас обратно в рай. Кругом столько горя и боли, любовь моя, что, может быть, Господь специально призвал Херувима к себе, чтобы тот развеселил Его.

В 1857 году Мигелю исполнилось двенадцать лет. В этом возрасте сыновья из состоятельных семей Сан-Хуана обычно отправлялись за границу продолжать образование. Сблизившись с Андресом, особенно после смерти Херувима, Мигель стал относиться к нему как к брату, а не как к другу. Холера унесла мать Андреса, трех его братьев и сестер, так что теперь отец мальчика не спешил отправлять сына на чужбину. Леоноре тоже хотелось, чтобы Мигель остался при ней, поэтому старшие решили отдать обоих мальчиков в местную приходскую школу. Дону Симону поручили следить за ходом обучения, давать дополнительные задания и помогать готовиться к экзаменам и занятиям. Мигель вдобавок посещал художественную школу, основанную недавно прибывшим в город ссыльным художником.

Со стороны могло показаться, будто мальчики расстроены тем, что не поедут в Европу, но на самом деле Мигель вздохнул спокойно. Ему не была свойственна безрассудная смелость, и, если бы не отважный Андрес, он без колебаний продолжал бы наслаждаться жизнью в большом доме на Калле Палома: читал и рисовал, как само собой разумеющееся принимая заботу и неусыпное внимание во всем потакавших ему бабушки, Элены, тетушки Кириаки и Бомбон. Ему нравилось рисовать, но выставлять свои работы напоказ Мигель не любил, особенно здесь, в городе, где ни один его поступок не оставался незамеченным и неизменно становился предметом обсуждения соседей. Он избегал писать пейзажи и предпочитал работать над натюрмортами и портретами дома. Просьбы позировать льстили друзьям и соседям, украшавшие стены их домов полотна наглядно свидетельствовали, как совершенствовалось мастерство юного художника. В нижнем левом углу своих работ он всегда ставил свои инициалы — «Р. М. И. А. Л. М. К.» — от полного имени Рамон Мигель Иносенте Аргосо Ларрагойти Мендоса Кубильяс. Через три поколения коллекция пуэрто-риканского искусства и ремесленных изделий XIX века была подарена Смитсоновскому институту в Соединенных Штатах, в том числе и пятнадцать полотен с загадочными инициалами. Картины внесли в каталог и сложили в хранилище недалеко от городка Андовер в штате Массачусетс, где они томились в забвении наряду с тысячами других работ давно отошедших в мир иной художников, чьих имен уже никто не помнил.

Следующим вечером после дня рождения Мигеля Эухенио пригласил юношу подышать свежим воздухом. Они часто прогуливались по площади, иногда вместе с дамами, но чаще всего вдвоем. Перед выходом дед смахнул ворсинку с плеча Мигеля, застегнул куртку, поправил галстук и вытянул рукава рубашки, чтобы они симметрично выглядывали из-под манжет куртки. Такое пристальное внимание деда к его внешнему виду насторожило Мигеля: интересно, что он затеял? Несколько месяцев назад Андрес рассказывал об их с отцом совместном походе в дом, хорошо известный практически каждому в Сан-Хуане. Только женщины из приличных семей предпочитали делать вид, будто не подозревают о его существовании. Каждый молодой человек, равный Мигелю по происхождению и положению в обществе, едва созрев, входил в этот дом через широкую дверь, поднимался по лестнице в благоухающие комнаты, выходящие окнами в сад, на красоту которого никто не обращал внимания. Просторные гостиные на первом этаже были обставлены удобной мебелью со слегка потертой от времени обивкой, пахнувшей въевшимся сигарным дымом и пролитым ликером. Восемь спален наверху занимали молодые женщины — очаровательные и благоразумные. Профессии их обучили Сокорро и Транквилина Аливио. Девиц набирали в захолустных городишках среди белых испанок или светлокожих мулаток, которых обесчестили бросившие их мужчины. Они предпочли эту работу обязанностям прислуги, которые обычно выполняли рабы или либертос.

На время пребывания здесь все получали фамилию Аливио, хотя у каждой была своя собственная.

Дом Аливио на склоне холма стоял на узкой улочке, ведущей к докам. Газовые фонари освещали лишь угол дома, оставляя две ступеньки перед дверью в тени. Эухенио постучал массивным дверным кольцом, за решеткой появился чей-то глаз и уставился на пожилого полковника, а потом на Мигеля, нервно переминавшегося с ноги на ногу за спиной деда. Железный шпингалет лязгнул о цементный пол, и в двери показался самый высокий человек в Сан-Хуане. Угольно-черную кожу подчеркивал яркий наряд, в ушах блестели золотые кольца, запястья и лодыжки украшали браслеты. Огромные ноги оставались голыми, если не считать нескольких колец на пальцах. Это был Аполо, муж Сокорро. Мигель не раз встречал его в городе — одетым элегантно, словно денди. В пестрых одеждах и с побрякушками по всему телу он видел его впервые. Аполо повел гостей по коридору. Звуки гитары и женский смех доносились из-за тяжелых занавесей, отделявших комнаты. В воздухе витал сигарный дым, запах свечного воска и духов.

Аполо распахнул перед Эухенио и Мигелем дверь в кабинет Сокорро Аливио. Два тростниковых кресла-качалки стояли друг напротив друга перед длинным столом под картиной с изображением мускулистой Леды, совокупляющейся с огромным лебедем. Мигелю хотелось рассмотреть картину получше, но, учитывая обстоятельства, он лишь мельком поглядывал на нее.

Сокорро была ниже Транквилины, однако легкая полнота и уверенность движений не оставляли сомнений в том, кто из сестер старшая. Мальчишки со щенячьим восторгом показывали на них друг другу, произносили их имена со значительным видом и гордились, что могут различить двух сестер. Здесь, в комнате с зашторенными окнами, кожа Сокорро как будто светилась, в то время как на улице они с сестрой, напротив, казались болезненно-бледными, словно никогда не видели солнца, отчего румяна на щеках и помада на губах выглядели неестественно яркими.

В знак приветствия хозяйка расцеловала Эухенио в обе щеки, оставив красные следы.

— Добро пожаловать, — обратилась она к Мигелю. — Мне давно хотелось познакомиться с тобой.

Мигель поклонился в ответ, как и любой другой даме. Сокорро улыбнулась и коснулась его щеки.

— Какой сладенький! — обратилась она к Эухенио. — Вы хорошо его воспитали.