Мед и яд любви - Юрий Рюриков

Недоверие к фантазии, мнение, что она отвлекает от дела, возникло в русской культуре больше ста лет назад, во времена революционеров-демократов. Или практические дела, или бесплодные фантазии — так считается с тех пор в нашем обиходе.

Но витание в мире грез и фантазий — одно из самых полезных практических дел нашей жизни. Это одно из тех дел, которые больше всего тренируют в человеке творца. Недаром струны грез и фантазий так колокольно звучат в детские годы — главные годы рождения творческих пружин: это, наверно, работают самые глубокие, самые естественные двигатели человека, которые предназначены пробуждать в нас творца.

Создание грез — это создание мысленного мира, выдуманной жизни, и эта выдуманная жизнь правит — вместе с другими рулями — и нашей реальной жизнью. По своим психологическим пружинам сотворение фантазий — такое же творчество, как творчество писателя, композитора, художника: все они создают второй мир, мысленный и несуществующий. Только у «грезотворцев», в отличие от писателей, это мир из одних сияющих вершин, без темных пропастей и серых равнин обычной жизни.

Фантазирование — это творение в себе творца. Тяга к фантазии — одно из главных родовых свойств человека, одно из важнейших его отличий от животных. Фантазия — это как бы моделирование желаемой нам жизни, как бы эмоциональное «прогнозирование» будущего, которое сильно влияет на это будущее.

У футурологов есть термин — эффект Эдипа, взятый из древнегреческого мифа. Родителям Эдипа предсказали, что он убьет отца и женится на матери; и как они ни старались избежать предсказания, оно сбылось. Футурологи считают, что предсказание будущего усиливает его вероятность, и это и есть эффект Эдипа[115].

Предвидение почти всегда действует на предсказываемое событие — приближает его или мешает ему наступить. Думы о будущем, мечтания о нем незаметно усиливают тягу именно к такому варианту будущего, безотчетно рождают дела, которые ведут к нему. Вплетаясь в вереницу сил, правящих жизнью, эти дела и эти чаяния будущего увеличивают его шансы на жизнь, на то, что оно придет.

Даже ложные прогнозы иногда сбываются, становятся истинными, потому что прогноз — как гипноз — подсознательно действует на людей, заставляет их работать для своего осуществления.

Так фантазия лепит реальность — вместе с реальными силами; впрочем, она тоже — одна из самых реальных сил жизни, один из самых мощных двигателей человека — конечно, если она не довольствуется собой, а толкает нас на дела, поступки.

«Существуют ли такие типы людей, которые особенно пригодны для брака?» (г. Тольятти, Куйбышевская обл., Политехнический ин-т, апрель, 1980.)

«Какие характеры вообще не могут притереться друг к другу? Есть ли абсолютно несовместимые люди или в любом случае можно что-то сделать?» (1-й подшипниковый завод, март, 1978.)

«Современная индивидуализация людей не делает ли невозможной долгую совместную жизнь?» (Московский энергетический институт, ноябрь, 1980.)

Еще в двадцатые годы этими вопросами задался Т. Ван де Вельде. Наблюдения привели его к выводу, что лучше всего приспособлены к браку «синтонные пикники» — то есть экстраверты, открытые миру, с радушным и жизнерадостным характером. У них, считал он, есть абсолютная пригодность к супружеству, они «годны к браку с каждым нормальным человеком»[116].

Но таких людей мало, говорил Ван де Вельде, а у остальных есть относительная годность к браку, — не со всеми, а только с людьми обратного темперамента, противоположного типа. К браку с человеком своего типа, считал он, они относительно негодны. Ван де Вельде добавлял при этом, что речь идет только о здоровых людях, а у людей с болезнями, с отклонениями от нормы пригодность к браку понижена.

Очевидно, здесь много верного: чем «синтоннее» человек, то есть чем он «созвучнее» с другими, чем радушнее и открытее к ним, тем легче с ним жить и уживаться. И наоборот, чем человек «дистоннее», «разнозвучнее» с собой и с миром, чем больше он обращен в себя, тем труднее с ним и жить, и уживаться.

Но всегда ли для такого уживания нужен человек противоположного типа? Для совместимости нужны и полярные, и похожие свойства, и она бывает полнее всего, когда стоит на трех китах: на духовно-душевном сходстве, на близости полового темперамента и полярности психологического. (И, конечно, на таком поведении, которое сближает, а не отдаляет людей.)

Впрочем, когда Ван де Вельде выводил свои законы пригодности к браку, он учитывал в основном только темперамент человека, только нервно-психический склад. Мораль, взгляды, позиции, поведение — все это он оставлял в стороне, и это делало его подход полуверным.

В пятидесятые годы английский врач и психолог Блейкер исследовал 8 тысяч человек и выяснил, что по складу своей личности 60–65 процентов людей могут быть хорошими семьянинами, 30–35 процентам трудно жить в браке и около 3 процентов людей совсем негодно к браку[117].

А как обстоят дела у нас? К сожалению, отечественные психологи таких работ не проводили, а переносить на нас английские цифры, да еще тридцатилетней давности, конечно, нельзя. Впрочем, кое-какие данные здесь есть. Во второй половине века в человеческой психологии идут перемены, невыгодные для супружества. Как установили психиатры из разных стран мира, появилось множество «акцентуированных личностей» (от акцент — ударение, упор), людей, у которых чрезмерно обострены одни стороны характера и притуплены другие.

Этот акцент отпечатывается на всей манере чувствований, поведения, мышления; характер человека делается от этого или тревожным, или педантичным, или демонстративным, или излишне возбудимым, излишне замкнутым… Усиленно действуют его самозащитные, я-центрические струны, и вокруг человека как бы нарастает невидимая оболочка обособленности.

Это не патология, а еще норма, но уже у предела, у самой границы с болезненным отклонением. Таких людей в 70-е годы было у нас от четверти до 40 процентов, а, скажем, в ГДР — около половины[118]. Как показало одно отечественное исследование, акцентуированных мужчин намного больше, чем акцентуированных женщин, зато женская акцентуация, заострение характера, гораздо сильнее мужской[119].