Три жизни Тани - Валентина Елисеева

— У них была только одна собака?

— На рынке — да, но мы не обследовали их корабль, — ответил Лиирс. — Босс не велел нам собирать сведения о собаке, только принести ожерелье. Я даже не знал, что это ошейник!

— Кто купил собаку?

— Не знаю! — взвыл Лиирс.

— Но ты его видел, верно? — пропела блондинка, и Лиирса вновь прошиб холодный пот.

— Сейчас и мы увидим, — флегматично пообещал худой, доставая миниатюрный приборчик, и Лиирс потерял сознание.

Он очнулся в прихожей своего дома с дикой головной болью и провалом в памяти. Всё, что произошло с ним с момента выхода из ювелирной мастерской и до прихода в дом, было сплошным белым пятном. Выпив обезболивающее и завалившись спать, Лиирс постарался забыть об этом опасном провале: он догадывался, что тот значит — его память принудительно считали и стёрли воспоминания о вмешательстве и о тех, кто произвёл это вмешательство. Если он раскрыл важные тайны своего босса, то можно заказывать себе погребальный венок. Оставалось надеяться, что его причастность к будущим неприятностям босса не вскроется.

— Фу, какой грязной помойкой бывает память разумного существа! Честное слово, лучше бы воспользовались булавками, — поморщилась Амели и взволнованно добавила: — Выжила ли колхи после пыткой жарой и жаждой на рынке?

— Меня больше беспокоит вопрос, зачем её купили, — ответил Хвар. — В темных мирах не слишком много вариантов ответа на этот вопрос и все варианты ведут к удручающему итогу. Сколько лететь до этого мира, Грон?

— Примерно трое суток: нам придётся идти на движках, для гиперпространственного прыжка тут слишком близко.

Чёрный пёс и рыжая собака поменялись местами: настала очередь Тани ухаживать за своим верным товарищем. Ей в своё время повезло больше: на протяжении болезни она находилась в бессознательном состоянии, а вот Чёрный был в сознании и прочувствовал всю боль от глубоких рваных ран. Он не скулил, но горячий нос, лихорадочно блестящие глаза и судорожные подёргивания лап говорили сами за себя, вкупе с ярким запахом боли — Таня научилась распознавать мельчайшие оттенки этого гнетущего, пугающего запаха. От разрывающей боли Чёрный не мог спать, пребывая в непрерывном мареве страданий, а ветеринары кололи ему только противовоспалительные средства и антибиотики. При каждом тихом болезненном выдохе пса сквозь сжатые клыки, Таня начинала бессильно подвывать под речи грустного Стира:

— Нет у них обезболивающих, не закупают их для собак. Не положено, понимаешь? Я б помог тебе ухаживать за ним, но у меня нет ключей от клетки, только от двери в ваш сектор, понимаешь? Эх, вижу, что ничегошеньки не понимаешь, и не знаю, чем пособить тебе.

Он помогал тем, что опять приносил бульоны, которыми Таня могла отпаивать пса, жидкие каши и мягкий фарш, который Чёрный мог проглотить. За чистотой заживающих небольших ран Таня следила сама — ветеринары меняли только повязки на швах, а вскоре и повязки сняли, полностью переложив уход за псом на плечи рыжей колхи. Чёрный понемногу шёл на поправку, но как же ему не хватало полноценного сна! Таня вся извелась, старалась упросить ветеринаров хоть снотворного вколоть: она подползала к ним, виляя хвостом и жалобно поскуливая, тыкалась носом в их руки и принималась лизать морду Чёрного, намекая, что просит о помощи для него. Притворялась спящей, показывая, чего хочет, но получала один ответ:

— Отстань! Отстань, не то плетью огреем!

Стиру отвечали еще короче: «Не положено!»

Двое суток Таня не отходила от Чёрного, обливая его водой и облизывая нос, стараясь хоть немного сбить жар. Поила, кормила и вылизывала раны, позабыв про приготовления к побегу. Вечером второго дня, когда все работники покинули здание, к вольеру пробрался Стир и положил на пол клетки продолговатую таблетку.

— Ему отдай, ему, — зашептал он, жестами показывая на пса. — Давай, ты же умная собачка, сообрази!

Таня обнюхала таблетку. Неужели это то, о чём она мечтала? Стир не мог ошибиться и принести что-то опасное?

— Неси ему! Я не могу оставить тут эту таблетку до утра, пока ты сообразишь, что делать надо. Меня прибьют и выгонят взашей, если заметят, что я обезболивающее бойцовому псу ношу! В клубе слабость не поощряется ни при каких условиях: если не сумел выжить без всяких поблажек, то и право на жизнь не заслужил, ясно тебе, рыжая?

Да, ей всё было ясно. Таня признательно лизнула ладонь мужчины, заглянула ему в глаза и завиляла хвостом. Стир заметно смутился от неожиданного проявления собачьей благодарности, просунул руку в клетку и погладил Таню по голове:

— Замечательная ты зверюшка, рыжая. Ласковая. Никогда такой собаки раньше не встречал, тут все свирепые, страшные, а ты совсем не такая. И Чёрный не такой, хоть порвал он ту свору знатно. Неси ему таблетку, слышишь? Неси, говорю!

Подцепив таблетку на высунутый язык, Таня оттащила её Чёрному. Действие лекарства сказалось быстро: пёс облегченно вздохнул и провалился в глубокий сон. Стир посидел у вольера, немного потрепал за ушами радостно прыгающую Таню и растрогался чуть не до слёз, когда она лизнула его в щёку сквозь прутья решётки. После его ухода Таня тревожно обнюхала Чёрного — ей показалось, что он не дышит, но пёс дышал ровно, спокойно, просто непривычно тихо: за последние двое суток Таня наслушалась его хриплого и тяжёлого дыхания. Облегченно вздохнув, Таня навострила ушки. Не услышав подозрительных звуков, она подняла доску и полезла грызть прут, то и дело выглядывая наверх и проверяя, не мешает ли Чёрному спать поднятый ею скрежет. Но лекарство Стир раздобыл сильнодействующее, пёс спал, как убитый, его бы не разбудила и пушечная канонада. К утру Таня вернула на место доску, улеглась под бок пса и тоже заснула, сквозь сон принюхиваясь и прислушиваясь: не нужна ли Чёрному её помощь.

Чёрный проспал всю ночь и весь день, к вечеру очнулся, с аппетитом съел всё, что запихнула ему в пасть Таня, и благодарно лизнул её в нос. Пёс явно чувствовал себя намного лучше: нотки боли в его запахе стали приглушенней, нос не был горячим, как печка. Счастливая Таня притащила к подстилке миску с водой, и Чёрный смог самостоятельно напиться. Его изжелта-зелёные глаза перестали быть мутными, к ним вернулась прежняя ясность с заметной смешинкой в глубине. Эта смешинка светилась ярче и теплее, когда взгляд его надолго останавливался на Тане, которая радостно прыгала вокруг него, потиралась носом о его морду и умиротворенно ворчала. Пёс понимал, что так она выражает удовлетворение от улучшения его самочувствия, и в ответ тоже утробно басовито ворчал, но никто не услышал бы в этом ворчании грозных ноток: оно было бархатистым и нежным.

— Ишь, как ворчит, будто ласковые слова шепчет, — говорили промеж собой работники вольеров. — Верно говорили ветеринары — выходила рыжая своего пса.

Когда все работники засобирались домой, к вольеру подошёл Кравен, встав у той стороны, где лежали собаки. Расставив ноги, управляющий таким расчётливым и холодным взглядом рассматривал Таню, что она не сдержалась и зарычала на него. Как же она ненавидела этого злобного негодяя! Кравену её рык не понравился, он вытащил из-за пояса палку и замахнулся. Таня молнией отскочила на середину клетки и ощетинилась: