Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены - Тумас Шеберг

На старости лет, когда одиноко жил на Форё, он мог сказать: “Черт, как мне недостает актеров”. Не жены, не детей, а актеров, которых он выдвинул, воспитал и возвысил.

Третья жена Бергмана, Гюн, после развода получила степень доктора философии по славянским языкам и общалась с нобелевским лауреатом по литературе Иво Андричем. Она переводила его книги и вместе с сыном навещала писателя в его летнем доме в Херцегнови, на северо-западе Черногории. В 1971 году она опять собиралась туда, и Лилль-Ингмар Бергман помнит, как перед ее отъездом они попрощались в аллее на стокгольмской Карлавеген. Мать была в новом светло-зеленом летнем пальто. Вскоре после этого она погибла в дорожной аварии в тогдашней Югославии, и Ингмар Бергман подозревал, что аварию подстроили. Согласно Микаелю Тимму, он усматривал мотив в том, что она поддерживала контакт с оппозицией и помогала вывозить из страны рукописи.

Когда отец и сын, по инициативе режиссера, встретились перед похоронами Гюн, Ингмар Бергман сделал неловкую попытку сказать о ней несколько слов. “Когда я упрямо продолжил, он вдруг посмотрел на меня с холодным презрением, которое заставило меня замолчать”, – пишет Бергман в “Волшебном фонаре”.

Да, сыну отец казался чужим. Лет в десять – двенадцать он, возвращаясь из школы домой, заглядывал в почтовую щель на входной двери. Если отец заходил в гости, было и приятно, и ужасно, так что Лилль-Ингмар предпочитал на всякий случай лишних несколько раз обойти вокруг квартала и дождаться, когда отец уйдет. “Я не хотел чувствовать, что меня встречают без любви и радости”. А отсутствующий отец не ощущался как большая потеря. “Расти без него было для меня если и не лучше, то, по крайней мере, проще”.

Однако порой отец и сын общались без проблем. В 1961 году Лилль-Ингмару довелось присутствовать на одной из репетиций отцовской постановки “Похождений повесы” Игоря Стравинского в Королевской опере. Это было замечательно, отец находился в своей стихии и в прекрасном настроении. Как мальчишки-ровесники, они проверяли техническое оборудование и вместе управляли громовой машиной. Почти весь день провели в Опере, на сцене и за сценой, сын познакомился с певцами. “Мы получили огромное удовольствие”, – вспоминает Лилль-Ингмар Бергман. Позднее он также присутствовал на съемках “Часа волка”, и они вместе ходили на первый показ “Крестного отца” Фрэнка Форда Копполы.

Сын очень хотел потрафить отцу. Виделись они нечасто, а когда виделись, он нервничал. Словесные залпы иной раз хлестали как бич. Ингмар Бергман был способен оборвать того, с кем разговаривал, вернее, к кому обращался. Не терпел, чтобы его речь перебивали даже самыми невинными репликами. Зять Пол Бриттен Остин называл его “кока-кольным крокодилом”, намекая, с одной стороны, на его популярность, а с другой – на то, что он мгновенно обрубал комментарии собеседника.

По словам племянницы Бергмана, Вероники Ролстон, он, в точности как его мать Карин, обычно целиком сосредоточивался на человеке, с которым говорил в данный момент. Был доброжелателен, любопытен и заинтересован. За несколько минут разговора хотел узнать как можно больше, чтобы определить, какое место занимает этот человек. Но в таких случаях действовал этакий неписаный договор. Тот, с кем Бергман говорил, был не вправе отводить взгляд и комментировать одновременные высказывания других, поскольку он воспринимал это как несусветную обиду, почти как оскорбление.

Пер Люсандер считает, что Бергман относился к своим детям так же, как к своим актерам в театре и кино. Вероника Ролстон утверждает, что она и остальные члены большой семьи играли в мире режиссера второстепенные роли, а второстепенная роль не может иметь претензии к главной, которую исполнял сам Бергман. Это нездоровое смешение ролей в частной жизни с ролями в жизни профессиональной стало типичным для манеры Ингмара Бергмана общаться с окружающими. Последствия его modus operandi расхлебывали другие – дети, жены, любовницы, коллеги.

По сути своей Ингмар не был злым, но до такой степени вечно изнывал от страха, что ему волей-неволей приходилось держать все под контролем. Наказание, какое он устанавливал, когда кто-нибудь отступал от назначенной роли, или брошенный им взгляд располагались на том же уровне, что и страх, какой испытывал он сам. Но если он сам решал, что такой-то и такой-то – в рамках его планов – получит главную роль, то всячески поощрял своих актеров. Коль скоро они понимали ситуацию и осознавали рамки, он давал им огромную свободу, и они отвечали ему предельной лояльностью, любили его, а он любил своих актеров.

На Форё, в связи со своим шестидесятилетием, Бергман, стало быть, начал большой примирительный отцовский проект. Но вообще-то идея принадлежала не ему, а жене. Поздравления детей он принимал в постели, в ночной рубахе и с дробовиком под рукой – им он обычно отпугивал народ, вторгавшийся в его владения. Когда дети сидели у большого бассейна в солярии, который он прозвал “обезьянником”, он снимал их на восьмимиллиметровую камеру. Устраивал киносеансы в собственном кинотеатре, и тогда, как говорит Лилль-Ингмар, можно было украдкой понаблюдать за отцом. Они были в его среде, и никаких требований не предъявлялось.

Еще они подолгу разговаривали наедине в его кабинете. Могли говорить часами. Классное время, как выражается Лилль-Ингмар. Речь шла о Гюн, об отношениях, обо всем на свете. “Для меня это было удовольствие. Тогда он брал на себя ответственность, на свой лад. Я держался в разговоре очень открыто и сказал ему, что не испытываю горечи и очень его люблю. После я радовался как пташка”.

Было бы странно, если бы на всех детей Ингмара Бергмана оказалась одна правда. Как-никак их девятеро, сыновья и дочери шести разных женщин. Если Лилль-Ингмар, несмотря ни на что, рисует весьма светлый портрет отца, то его сводная сестра Анна Бергман воспринимает режиссера намного мрачнее. Об этом она пишет в своей книге “Не папина дочка”. Анна Бергман жила в Лондоне и была замужем за полицейским Питером Брауном. В 1967 году у них родился сын, Матс Микаель Бергман Браун, сокращенно Микки.

Однажды она получила письмо от Катинки Фараго, секретаря и продюсера у Ингмара Бергмана, с сообщением, что Бергман приедет в Лондон и хотел бы навестить дочь. Детские воспоминания Анны Бергман об отце большей частью отмечены его постоянным отсутствием; когда же появлялся, он пугал ее. Теперь она надеялась, что при встрече с внуком его сердце откроется. Но вышло иначе. Режиссер с неудовольствием посмотрел на Микки, игравшего на полу. “Убери из комнаты этого ползучего зверька”, – приказал он. Вечером, когда мальчик уснул, отец и дочь пошли прогуляться. Помимо дождя, эта прогулка запомнилась Анне Бергман только тем, что отец говорил о женщине, которую любил двадцать лет. Рассказывал, что она замужем, но у них есть общий ребенок и что этот малыш очень много для него значит. Анна Бергман огорчилась и спросила себя, почему отец не мог точно так же заботиться о ней. Она поинтересовалась, знают ли об этом все остальные, и отец ответил, что знают. Но он солгал.

Впервые Анна Бергман увидела эту женщину и их ребенка на Форё в 1978 году. Встреча братьев и сестер была подарком Ингрид Бергман мужу на день рождения. “Он стал старше и закаленнее, а все дети выросли и сами отвечали за свою жизнь. В нем мы больше не нуждались. Казалось, скорее он до некоторой степени нуждался в нас”, – пишет Анна Бергман в “Не папиной дочке”. Спустя четверть века она уточнит, что писала тогда. I think it’s better that it reads We didn’t need him anymore, but then again, we never had him ’[39].