Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

СЕЙЧАС ГОВОРИТЬ! Я КИНО СМОТРЮ»[1170]. Поход на концерт и в театр в еще большей степени стал стремлением просто хорошо провести вечер:

Мы пришли на «Антигону», а на самом деле показали «Маскарад» с Толубеевым как раз. Это запомнилось, потому что мы были в необычной компании. Мы обычно с Леной вдвоем, там, всех рассматриваем в зале, помимо того, что происходит на сцене, всегда, как девушки молодые, незамужние были. А смотрели все в з<ал>… как бы, кто рядом сидит, кто что. А тут мы были такой компанией, была моя тетя и ее… очень такая уже, ну, в возрасте тоже, не подруга, а тоже родственница, но очень дальняя. Но они настолько… вот мы хорошо очень вчетвером посидели и были очень довольны спектаклем, и мы на удачных местах сидели. И мы в перерыве пошли в буфет и даже хотели выпить кофе с коньяком, но воздержались все-таки. Вот это было почему-то запоминающе [1171].

В этом рассказе спектакль мало что значит (даже замена пьесы не кажется важной, хотя возможность увидеть известного актера воспринимается как бонус). Важнее шанс посмотреть «кто рядом сидит», компания, с которой пришел, и не в последнюю очередь буфет. Таким образом, для многих «культпоход» оставался не самоцелью, а поводом провести время в приятной компании.

В то же время культурные события утратили социальное значение, которое им придавалось в советские времена, когда билеты на нашумевший спектакль или фильм пользовались непреходящим спросом, в точности как дефицитные продукты. Девушка примерно двадцати лет вспоминает о своей матери:

В молодости она рассказывает, что она ходила, когда это было прикольно, там. Какая-нибудь редкая выставка приезжала, или что-то еще, они там за билетами стояли в огромных <очередях>… ну, в Москве, там. И надо было ехать в Москву специально, чтобы на такую-то выставку пролезть без билета туда. В общем, в этом был какой-то кайф. А сейчас ей неинтересно[1172].

Петербуржцы часто жаловались на дороговизну билетов в театры и на концерты. И действительно, если стоимость советских билетов составляла один, максимум два процента от средней зарплаты, к концу 1990-х за билеты даже на самые дешевые места приходилось выкладывать немалую сумму[1173]. Тем не менее билеты на большинство мероприятий (помимо концертов всемирно известных артистов) по-прежнему стоили существенно меньше (как в абсолютном выражении, так и относительно размера зарплаты), чем билеты на лучшие западные площадки. Как бы то ни было, традиционные способы пройти «на халяву» часто работали – например, можно было прийти на спектакль в первом антракте и проскользнуть на свободное место. Нередко и желания отсидеть всю программу тоже уже не было:

Ну вот, решили зайти, и… ну, просто на халяву прошли. Там был третий или четвертый уже акт. Там проходил балет… какой-то очень жесткий фестиваль балета. Там был и современный балет, и классический балет. Но вот сходили посмотрели, в принципе, нам понравилось. Но одного акта нам хватило[1174].

Спектакли по-прежнему длились очень долго (три часа, а то и дольше как в драматическом, так и в музыкальном театре никого не удивляли), но в последнем антракте значительная часть публики исчезала, так что на финальные поклоны артисты выходили под отрывистые хлопки зрителей, десятками бегущих в гардероб.

Что касается имиджа Мариинского театра в городе, неудачный эксперимент с современной архитектурой (несмотря на бурные публичные дебаты) на пользу ему не пошел. Откровенное уродство нового концертного зала Мариинки, внутреннее убранство которого напоминает мякоть небрежно раздавленного банана, по крайней мере не так бросается в глаза. Новая же сцена театра, безупречная по своей банальности, как стеклянный атриум любого нового бизнес-центра, стала чудовищным триумфом наплевательского отношения к одной из самых красивых площадей города.

И все же классические искусства, хотя и вышли из моды, порой оказывались для зрителя менее «отпугивающими»: так, одна молодая мать-одиночка из рабочей семьи была готова смотреть одну и ту же пьесу или балет много раз подряд: «И каждый раз что-то находишь для себя новое, восприятие совершенно по-разному»[1175]. В то время как многие петербуржцы больше не считали свои долгом соблюдать традиции «культурной столицы», для других, в том числе из социальных групп, которые традиционно не ходили в подобные места, посещение театра, концертного зала и оперного театра продолжало быть важной частью их отношений с городом[1176].

Но и настоящие энтузиасты никуда не делись. Они были готовы копить на билеты, сколько бы те ни стоили, как одна из информанток, которая в 1995 году зарабатывала гроши, но все же умудрялась наскребать деньги на посещение театра, пусть ей и приходилось сидеть на самых дешевых местах[1177]. «Театралы – они экономят, они ходят во фланелевых платьицах, там, в заштопанных кофточках, но все равно они ходят», – отмечал другой петербуржец[1178]. Попасть в театр можно было и иным способом: один из примеров – женщина, которая устроилась в театр дежурным врачом, чтобы водить на спектакли внучку[1179]. По сути, основную аудиторию классических форм искусства составляли теперь истинные ценители, те же, чей интерес диктовался модой, отпали[1180]. Когда в апреле 2012 года в филармонии выступал пианист Г. Соколов, ажиотаж был неописуемым, несмотря на стоимость билетов, доходящую до 200 долларов. Но в зале преобладали меломаны, а не богачи и бомонд. Очереди из людей с «входными билетами» выстроились у дверей примерно за час до начала, и «филармонические старушки» ловко орудовали острыми локтями и языками, чтобы наверняка оказаться в первых рядах. Выступление Чикагского симфонического оркестра примерно через неделю вызвало еще больший ажиотаж[1181]. На концертах такого уровня и среди хорошо одетых молодых людей, и среди «филармонических старушек» царила особая, практически осязаемая восторженная тишина – торжественности добавляли и коринфские капители колонн, украшающих зал, и фризы с узорами из пальмовых листьев, оттеняемые тяжелыми красными шторами.

Глава 7

От «Севера» до «Сайгона»

Детство прошло в Сайгоне,

Я жил, никого не любя.

Была моя жизнь в обломе,

Пока я не встретил тебя.

Б. Гребенщиков[1182]

В эссе «Исчезающий Петербург» писатель В. Попов отдает лирическую дань кафе прежних лет. Молочное кафе «Ленинград» с мороженым и молочными коктейлями; сосисочная, «где в обеденное время зеркала на стенах запотевали от пара, поднимающегося от аппетитных чанахи, солянок, харчо»; «полутемный “Север” с абажурами на столиках –