Земля обетованная - Барак Обама

ее внешняя политика определялась объединяющей угрозой коммунизма, а социальная политика отличалась двухпартийной уверенностью в том, что женщины и цветные люди знают свое место, и демократы, и республиканцы чувствовали себя свободно, пересекая партийные линии, когда это требовалось для принятия законопроекта. Они соблюдали обычную вежливость, когда приходило время предлагать поправки или выносить кандидатуры на голосование, и держали партийные нападки и тактику жесткой игры в допустимых рамках.

История о том, как разрушился этот послевоенный консенсус, начиная с подписания LBJ Закона о гражданских правах 1964 года и его предсказания, что это приведет к массовому отказу Юга от Демократической партии, уже рассказывалась много раз. Перестройка, которую предвидел Джонсон, в итоге заняла больше времени, чем он ожидал. Но неуклонно, год за годом — через Вьетнам, бунты, феминизм и южную стратегию Никсона; через автобусное сообщение, Roe v. Wade, городскую преступность и бегство белых; через позитивные действия, моральное большинство, уничтожение профсоюзов и Роберта Борка; через запреты на штурмовое оружие и подъем Ньюта Гингрича, права геев и импичмент Клинтона — американские избиратели и их представители становились все более поляризованными.

Политическая джерримендеринг укрепила эти тенденции, так как обе партии с помощью анкет избирателей и компьютерных технологий нарисовали округа Конгресса с явной целью закрепиться на своем посту и свести к минимуму количество конкурентных округов на любых выборах. Между тем, раскол СМИ и появление консервативных изданий означали, что избиратели больше не полагались на Уолтера Кронкайта, который говорил им правду; вместо этого они могли ориентироваться на источники, которые подкрепляли, а не оспаривали их политические предпочтения.

К тому времени, когда я вступил в должность, этот "большой передел" между красными и синими был почти завершен. В Сенате еще оставались сторонники — десяток или около того умеренно-либеральных республиканцев и консервативных демократов, которые были открыты для сотрудничества, но большинство из них держались за свои места изо всех сил. В Палате представителей волна выборов в 2006 и 2008 годах привела к тому, что десяток или около того консервативных демократов из традиционно гоп-округов заняли свои посты. Но в целом демократы в Палате представителей придерживались либеральных взглядов, особенно по социальным вопросам, а белые южные демократы стали исчезающим видом. Сдвиг среди республиканцев в Палате представителей был еще более серьезным. Очищенная почти от всех оставшихся умеренных, их фракция склонилась вправо сильнее, чем когда-либо в современной истории. Консерваторы старой школы боролись за влияние с вновь набравшими силу последователями Гингрича, метателями бомб Раша Лимбо, подражателями Сары Пэйлин и аколитами Айн Рэнд — все они не признавали компромиссов; скептически относились к любым действиям правительства, не связанным с обороной, охраной границ, правоохранительными органами или запретом абортов; и были искренне убеждены, что либералы стремятся разрушить Америку.

По крайней мере, на бумаге ничто из этого не помешает нам принять законопроект о стимулировании экономики. В конце концов, демократы имеют большинство в семьдесят семь мест в Палате представителей и семнадцать мест в Сенате. Но даже при самых благоприятных обстоятельствах попытка провести через Конгресс в рекордные сроки крупнейший в истории законопроект о чрезвычайных расходах была бы похожа на попытку заставить питона проглотить корову. Мне также пришлось столкнуться с небольшим институционализированным процедурным шалопаем — сенатским филибустером, который в итоге оказался самой хронической политической головной болью моего президентства.

Филибастер нигде не упоминается в Конституции. Вместо этого он появился случайно: В 1805 году вице-президент Аарон Бурр призвал Сенат отменить "предложение о продолжении" — стандартное парламентское положение, которое позволяет простому большинству членов любого законодательного органа прекратить дебаты по какому-либо вопросу и назначить голосование. (Берр, который, похоже, так и не выработал в себе привычку все обдумывать, по слухам, считал это правило пустой тратой времени).

Сенаторам не потребовалось много времени, чтобы понять, что без официального способа прекращения дебатов любой из них может остановить работу Сената и тем самым добиться всевозможных уступок от разочарованных коллег, просто бесконечно разговаривая и отказываясь предоставить слово. В 1917 году Сенат ограничил эту практику, приняв процедуру "cloture", позволяющую прекратить филибастер голосованием двух третей присутствующих сенаторов. В течение следующих пятидесяти лет филибастер использовался лишь в редких случаях — в основном, южными демократами, пытавшимися заблокировать законопроекты о борьбе с линчеванием и справедливой занятости или другие законы, угрожавшие встряхнуть Джима Кроу. Постепенно, однако, филибастер стал более рутинизированным и более простым в поддержании, что сделало его более мощным оружием, средством для партии меньшинства добиться своего. Одной лишь угрозы филибастера часто было достаточно, чтобы сорвать принятие закона. К 1990-м годам, по мере ужесточения борьбы между республиканцами и демократами, любая из партий, оказавшаяся в меньшинстве, могла — и блокировала — любой законопроект, не соответствующий ее вкусу, при условии, что они оставались едины и имели по крайней мере 41 голос, необходимый для того, чтобы не допустить отмены филибастера.

Без какой-либо конституционной основы, общественных дебатов или даже без ведома большинства американцев, прохождение законов через Конгресс стало фактически требовать 60 голосов в Сенате, или то, что часто называли "супербольшинством". К тому времени, когда я был избран президентом, филибастер настолько прочно вошел в практику Сената, рассматриваясь как неотъемлемая и проверенная временем традиция, что никто особо не беспокоился о возможности его реформирования или полного отказа от него.

И именно поэтому, только что выиграв выборы с подавляющим перевесом и при поддержке самого большого большинства в Конгрессе за многие годы, я все еще не смог переименовать почтовое отделение, а тем более принять пакет мер по стимулированию экономики, не получив несколько голосов республиканцев.

Насколько это сложно?

Подготовка крупной инициативы Белого дома может занять несколько месяцев. Проводятся десятки встреч с участием многочисленных агентств и, возможно, сотен сотрудников. Проводятся обширные консультации с заинтересованными сторонами. Коммуникационная команда Белого дома должна организовать жестко управляемую кампанию, чтобы продать идею общественности, а механизм всей исполнительной власти задействуется для привлечения председателей и членов ключевых комитетов. Все это происходит задолго до разработки и представления реального законодательства.

У нас не было времени на все это. Вместо этого, еще до моего вступления в должность, моя до сих пор неофициальная и в основном неоплачиваемая экономическая команда работала без остановки во время праздников, чтобы разработать ключевые элементы того, что станет Законом о восстановлении и реинвестировании Америки (очевидно, "пакет стимулов" не понравится общественности).

Мы предложили разделить почти 800 миллиардов долларов на три примерно равные по размеру части. В первую ведро — чрезвычайные выплаты, такие как дополнительное страхование по безработице и прямая помощь штатам, чтобы замедлить дальнейшие массовые увольнения