Земля обетованная - Барак Обама

вижу, что ты слишком близко к этой машине!"). Тед также стал любимцем моей молодой команды спичрайтеров, щедро давая советы и иногда комментируя черновики их речей. Поскольку он был соавтором инаугурационной речи Кеннеди ("Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас…"), они однажды спросили его, в чем секрет написания одной из четырех или пяти величайших речей в истории Америки. Он ответил, что все просто: Всякий раз, когда они с Кеннеди садились писать, они говорили себе: "Давайте сделаем это достаточно хорошо, чтобы когда-нибудь попасть в книгу великих речей".

Я не знаю, пытался ли Тед вдохновить мою команду или просто запудрить им мозги.

Я точно знаю, что мое собственное обращение не достигло высоких стандартов Кеннеди. В последующие дни оно привлекло гораздо меньше внимания, чем оценки численности толпы, лютый холод, шляпа Ареты Франклин и небольшая заминка, возникшая между мной и председателем Верховного суда Джоном Робертсом во время принесения присяги, из-за которой нам пришлось встретиться в Карточной комнате Белого дома на следующий день для официального повторного выступления. Некоторые комментаторы посчитали, что речь была излишне мрачной. Другие усмотрели в ней неуместную критику предыдущей администрации.

Тем не менее, закончив выступление, я почувствовал удовлетворение от того, что говорил честно и убежденно. Я также почувствовал облегчение от того, что записка на случай террористического инцидента осталась в моем нагрудном кармане.

Когда главное событие осталось позади, я позволил себе расслабиться и погрузиться в зрелище. Меня тронуло зрелище того, как Буши поднимаются по лестнице к своему вертолету и поворачиваются, чтобы помахать рукой в последний раз. Я чувствовал гордость, держа Мишель за руку, когда мы прошли часть маршрута парада. Меня умиляли участники парада: морские пехотинцы, оркестры мариачи, астронавты, летчики Таскиги и, особенно, школьные оркестры из всех штатов Союза (включая маршевую группу моей альма-матер Punahou — Go Buff 'n Blue!).

В этот день была лишь одна печальная нота. Во время традиционного посленаугурационного обеда в Капитолии, между тостами и презентациями наших хозяев в Конгрессе, Тедди Кеннеди, которому недавно была сделана операция по удалению раковой опухоли мозга, упал во внезапном, сильном припадке. В комнате воцарилась тишина, когда вбежали медики скорой помощи. Жена Тедди, Вики, следовала рядом с ним, когда его увозили на каталке, ее лицо было поражено страхом, а остальные с тревогой гадали о его судьбе, но никто из нас не представлял себе политические последствия, которые в конечном итоге будут вытекать из этого момента.

В тот вечер мы с Мишель посетили в общей сложности десять инаугурационных балов. Мишель была шоколадно-коричневой в своем струящемся белом платье, и на первом же балу я взял ее на руки, закружил и стал шептать ей на ухо всякие глупости, пока мы танцевали под возвышенное исполнение песни "At Last" в исполнении Бейонсе. На балу главнокомандующего мы разделились, чтобы потанцевать с двумя очаровательными и по понятным причинам нервничающими молодыми военнослужащими.

Остальные восемь мячей мне трудно вспомнить.

Когда мы вернулись в Белый дом, было уже далеко за полночь. Вечеринка для нашей семьи и самых близких друзей все еще продолжалась в Восточном зале, а квинтет Уинтона Марсалиса не подавал никаких признаков того, что он собирается уходить. Двенадцать часов на высоких каблуках сказались на ногах Мишель, и поскольку ей пришлось встать на час раньше меня, чтобы сделать прическу для очередной церковной службы на следующее утро, я предложил ей остаться и развлечь наших гостей, пока она отправится спать.

К тому времени, как я поднялся наверх, горели всего несколько лампочек. Мишель и девочки спали, снизу доносился едва слышный шум ночной бригады, убирающей посуду и ломающей столы и стулья. Я понял, что весь день был не один. Какое-то время я просто стоял там, оглядывая огромный центральный зал, еще не зная, куда ведет каждая из многочисленных дверей, рассматривая хрустальные люстры и детский рояль, замечая Моне на одной стене, Сезанна на другой, доставая книги с полок, рассматривая небольшие бюсты, артефакты и портреты незнакомых мне людей.

Я вспомнил, как впервые увидел Белый дом, около тридцати лет назад, когда, будучи молодым общественным организатором, я привез группу студентов в Вашингтон, чтобы пролоббировать законопроект об увеличении помощи студентам. Мы стояли у ворот вдоль Пенсильвания-авеню, несколько студентов грабили и фотографировали одноразовыми камерами. Я помню, как смотрел на окна второго этажа, гадая, не смотрит ли в этот самый момент кто-то на нас. Я пыталась представить, о чем они могут думать. Скучали ли они по ритму обычной жизни? Были ли они одиноки? Чувствовали ли они иногда толчок в сердце и задавались ли вопросом, как получилось, что они оказались там, где оказались?

Скоро я получу ответ, подумал я. Сняв галстук, я медленно пошел по коридору, выключив все оставшиеся светильники.

ГЛАВА 11

Что бы вы себе ни говорили, сколько бы вы ни прочитали, сколько бы брифингов ни получили, сколько бы ветеранов предыдущих администраций ни набрали, ничто не подготовит вас к первым неделям в Белом доме. Все новое, незнакомое, чреватое последствиями. Подавляющее большинство ваших высокопоставленных назначенцев, включая секретарей кабинета министров, находятся в нескольких неделях, а иногда и месяцах от утверждения. По всему комплексу Белого дома можно увидеть сотрудников, которые получают необходимые удостоверения личности, спрашивают, где припарковаться, учатся обращаться с телефонами, выясняют, где находятся туалеты, заносят коробки в тесный коридор офисов в Западном крыле или в более просторные помещения в соседнем здании исполнительного офиса Эйзенхауэра (EEOB), стараясь при этом не выглядеть совершенно ошеломленными. Это похоже на день переезда в студенческом городке, только большая часть людей среднего возраста, в костюмах, и вместе с вами им поручено управлять самой могущественной страной на Земле.

Мне не пришлось беспокоиться о переезде, но мои дни были сплошным вихрем. Будучи свидетелем того, как спотыкания на выходе из ворот мешали Биллу Клинтону в течение первых двух лет его правления, Рам намеревался воспользоваться медовым периодом после выборов, чтобы сделать некоторые вещи.

"Поверьте мне", — сказал он. "Президентство — это как новый автомобиль. Она начинает обесцениваться с той минуты, когда вы выезжаете на ней со стоянки".

Для создания раннего импульса он поручил нашей переходной команде определить предвыборные обещания, которые я мог бы выполнить одним росчерком пера. Я подписал указ о запрете пыток и начал процесс, который должен