Демонология Сангомара. Наследие вампиров - Евгения Штольц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах вот как. Гримы, значит…
— Да. Похоже, вам придется отправиться в Оврантанор, чтобы объяснить вождю, что гримы не могут переносить тяжести.
— Объясню доходчиво, — хмыкнул граф.
— Пап… А если мост на Западном тракте поврежден рекой, не надобно ли вам выехать чуть раньше, чтобы добраться до дальнего Восточного моста?
— Да, так и сделаем. Как только спровадим посла, все вместе отправимся в Йефасу.
— Все? — переспросила Йева.
— Ты тоже, моя любимая дочь. Я принял окончательно решение, что передам дар Гиффарда тебе.
Но вместо слов благодарности, которые Филлип ожидал от своей дочери, он увидел, как та смертельно побледнела. Схватившись за рукав черного отцовского котарди, обшитого золотыми воронами, а другой — за кушетку, она, казалось, вовсе перестала дышать. Ничего не понимая, граф всмотрелся в ее объятые ужасом глаза, пока наконец не догадался о причине. Из его груди вырвался то ли вздох, то ли стон.
— Дочь моя… Я же предупреждал тебя не питать иллюзий касаемо нашего незваного гостя. У ваших отношений нет будущего, пойми.
— Дело не только в Уильяме, — вполголоса, почти шепотом ответила Йева. — Я никогда не стремилась к этому дару, отец, он мне не нужен! Передайте его лучше Леонарду, который так страстно жаждет его…
— Я не буду этого делать. Гиффард предупреждал меня и раньше. Говорил, что мой сын недостоин дара, но я верил, упрямо надеялся, что с годами он поумнеет. Однако, когда дело дошло до настоящего сражения, я увидел то, что было скрыто от моего взора. Дар нашего Гиффарда примешь ты, дочь моя, — в голосе графа звенела сталь.
Он попытался строго посмотреть на свою дочь, но получилось у него скверно. Так уж выходит, что, при всем желании отцов иметь сына, зачастую сильнее всего они лелеют именно дочерей.
— Не нужно… — тихо, моляще шепнула Йева. — Пап, я и так вас люблю, без всякого дара… Не нужно мне никакое бессмертие.
— Что за дети… Один жаждет, но недостоин, вторая отказывается, — проворчал устало Филипп, отвернувшись к окну.
В комнате повисла долгая пауза. Стало слышно слуг, занятых работой по замку: шуршание березовой метлы, скребки, топот. По коридору то и дело кто-то проходил, живо переговариваясь, — да и вообще замок как будто дышал жизнью.
В конце концов молчание нарушила Йева. С мольбой в глазах она посмотрела на своего отца, а тот, почувствовав ее взгляд, повернулся к ней.
— Отец…
— Да, дочь моя.
— Может быть… может… — Йева часто заморгала, сдерживая слезы. — Может, не стоит убивать нашего Уильяма?
— Нет… Йева, тебе пора уже иметь ясный разум, не затуманенный привязанностью к очередному сокроватнику, коих на твоем веку будет еще достаточно, поверь мне.
— Я и правда привязалась к Уильяму больше положенного… Но я вижу, что стала для него лишь второй… Отец, он болен, болен этой демоницей, и она единственная, кого он по-настоящему любит.
— Так и есть, увы. — Филипп посмурнел, вспомнив о кельпи. — Его душа крепко связана с Вериателью, хотя он этого пока не понимает. Это даже нельзя назвать любовью — это отягчающее проклятие, которое влияет на них обоих, и, может статься, демоница сама уже не рада, что не погубила его в детском возрасте, а дала связи окрепнуть. Хорошо, что ты это понимаешь. Но в чем же тогда дело?
— Я хотела бы видеть в нем хотя бы друга… Он достоин этого… Он относится к вам как к отцу, наставнику, помогает, очень быстро вникает во все. Пап, ну вы же сами все видите…
— Исключено! — отрезал Филипп. — Написанное мной письмо с объяснением ситуации и моей просьбой уже доставлено в Йефасу. Доставлены они и всем лояльным к нашему роду старейшинам. Наш Уильям уже мертв. В Йефасе приговор лишь приведут в исполнение.
— Но ведь это вы писали, отец… Значит, все можно поменять! Неужели за столь долгую жизнь все ваши чувства настолько охладели?
На глазах у Йевы выступили слезы, и она умоляюще посмотрела на графа.
— Увы, чувства никуда не деваются даже у тысячелетних бессмертных, моя дорогая дочь, только их гораздо чаще затмевает голос разума. Уильям — хороший парень, не лишенный благородства, умный, вежливый, хоть и простодушный…
— Так что же мешает отказаться от собственного решения?
— Слишком много сделано для того, чтобы спасти кого-то из вас, одного из моих любимых детей. И если я изменю свое решение, то потеряю лицо среди подобных себе. Уильям всего лишь инструмент для достижения цели, Йева.
— А я откажусь ехать! — В ее зеленых глазах родилось упрямство.
Филипп ласково посмотрел на дочь, затем усмехнулся.
— Тогда придется засунуть тебе кляп в рот, связать и отправить с верными и преданными мне рыцарями в Йефасу другим отрядом. Йева, пойми, вся наша жизнь состоит из жертв. Мы жертвуем золотом, здоровьем, счастьем, любовью, властью, чтобы получить что-то другое из перечисленного мной. Это равновесие жизни, естественный ход вещей — и ничего нельзя изменить.
— Вы же сами и пытаетесь изменить этот естественный ход жизни, передав нам кровь Уильяма, который получил ее заслуженно. А заслужили ли мы, отец? Нам просто повезло, что вы нас спасли и вырастили как собственных детей.
— Йева, Йева… — покачал головой Филипп.
Она вновь припала к его груди, обняла, дрожа всем телом. Филипп прижал ее, чтобы попытаться успокоить, погладил по медным волосам. Свою маленькую дочь он знал хорошо, поэтому понимал, что, несмотря на все ее попытки воспротивиться, она поступит так, как он ей скажет, и никак иначе.
— Что же сделает Леонард, отец?
— Пока ничего не говори ему. Ранее я хотел отправить его к королевскому двору в Габброс, под крыло Горрона де Донталя, но в свете последних вестей это, скорее всего, будет уже невозможно.
— Почему?
— Война, Йева…
— Какая война?
— О, ты ее не чувствуешь, но, поверь, то, что происходит в Крелиосе, то, почему к нам спешит по размытым дождями дорогам сам королевский посол, утопающий в мехах, — это и есть дыхание рождающейся войны… Поэтому Леонарда туда отправлять нельзя, но и в замке его оставлять опасно. После передачи дара я пообщаюсь с бароном Теоратом Черным. Я хочу, чтобы мой сын был в том окружении, которое больше подходит его… натуре… С ежегодным обеспечением. Вскоре после суда все решится…
Спустя некоторое время, когда топот слуг за дверьми стал невыносим — подготовка к приезду гостей шла полным ходом, — Йева утерлась рукавом шерстяного платья. Тень самой себя, она