Без боя не сдамся - Дина Рид

– Ты же цыганку изображать будешь, так что давай босиком. Босота… Или пятки застудить боишься? Не трусь, отмороженным это не грозит!

– Губы вытри, яд капает, – бросила в ответ Маша и захлопнула дверь, чуть не двинув Вику по носу.

Зоя достала из-под туалетного столика чёрные бархатные балетки:

– Машунь, может, эти наденешь? С красным хорошо сочетаются… И танцевать удобно.

Маша скривилась:

– Я же в тех репетировала… Там каблук устойчивый. Ладно, что поделаешь. Но вы поищите, пожалуйста. Десять минут до выступления. Может, найдёте? С меня шампанское, коньяк, конфеты – что угодно!

Перед выходом Маша задержалась у зеркала – ещё раз удостовериться, что в её образе всё идеально: воздушное красное платье с узким корсетом, подчёркивающим талию, разрезанные до плеч рукава, которые будут крыльями взлетать во время прыжков, плотно прилегающие к запястьям браслеты, макияж, крупные кольца-серьги в ушах, парик – роскошная смоляная грива. Маша вздохнула с сожалением – такая же у неё была своя. Разве что рыжая. Когда ещё отрастёт… Взгляд скользнул на чёрную обувь, и Маша жалобно произнесла:

– Ну, пожалуйста, девочки! Найдите мои туфли. На каблучке – вот таком. Из мягкой красной кожи, с золотистой вышивкой на носках. Умоля-яю!

Динамик под потолком гаркнул Зарининым голосом:

– Александрова. Осталось три минуты. Колосов уже за кулисами. И тебя просим.

Маша кинулась к сцене. Алёша и правда был там. В живописных лохмотьях, с художественным беспорядком в волосах и гримом, изображающим на лице следы побоев, он топтался у портьеры, в волнении сжимая кисти так, что белели костяшки пальцев. Обернулся на шаги. Улыбнулся:

– Привет!

– Привет, – робко ответила Маша. Ей стало не по себе – фальшивая кровь и нарисованные синяки на его лице, слишком похожие на реальные, напомнили о падении в Залесской.

– Ты настоящая Эсмеральда, – шепнул он, – такая красивая.

– Спасибо. – Маша отвела глаза, боясь выдать свои чувства.

Зарина выскочила из тёмного закоулка, как чёрт из табакерки:

– Так, вы уже здесь. Молодцы! Через пару секунд включается заставка. Как обычно, в темноте, ты, Колосов, топаешь к башне, там ступенечки есть сзади. Аккуратно поднимайся – не свались. Потом башня поднимется на платформе. А ты, Александрова, ложишься на сено, как мёртвая. И поехали по сценарию. Ясно?

– Да, – хором ответили они и переглянулись.

В помещение ворвалась костюмер Зоя, сотрясая в воздухе красными туфельками:

– Маша! Я нашла, нашла! Вот они! Стояли на самом видном месте, и как мы не заметили?!

– Ура! – Маша схватилась за них.

– Быстро-быстро! – принялась подгонять Зарина. – Колосов, на сцену. Помнишь? Аккуратненько… Чтоб без эксцессов…

– Я в порядке, – бросил Алёша и обернулся на Машу: – Удачи нам!

– Да, – кивнула Маша. – Удачи!

Он скрылся за портьерой, а Маша сбросила чёрные балетки, и, поспешно натянув красные туфли, побежала на свой сеновал. Волнение зашкаливало, перекрывая мысли. «Всё будет хорошо!» – уговаривала себя она, хотя на мгновение показалось, что ногам некомфортно в так тщательно подобранных туфлях. Странно. Песок попал, что ли? Размышлять было некогда – на экранах шли последние секунды видеозаставки. Маша второпях раскинулась на сене и замерла, не отрывая глаз от Алёшиной фигуры, горестно согнувшейся у бутафорской горгульи. «А он артист, – с восхищением подумала Маша. – Кто бы подумал!»

Раскатами ударных пронеслось вступление, и пятно света выделило Алёшу. Он запел чуть хрипло, страдая, с натуральным французским произношением:

На слове «Эсмеральда» свет упал на лежащую Машу, она зашевелилась, будто пробуждаясь от вечного сна, и медленно начала вставать. Позади на экранах появилось изображение готически величественного собора Парижской Богоматери на фоне рассвета. Алёша перегнулся через перила, словно хотел прыгнуть к Маше, а она потянулась к нему, поймала взгляд, от которого мурашки побежали по коже. Вместе на сцене, разве это не чудо?

Окрылённая, «Эсмеральда» закружилась, встав на носок. Резкая боль пронзила пальцы ног, будто кто-то впился в них когтями. Что это?! Маша чуть не упала, но судорожно вдохнув, удержалась, не изменила рисунка танца. «Dance! – Танцуй!» – пел Алёша. «Танцую, я танцую, – мелькали в голове мысли между огненными всполохами боли. – Не подведу тебя!» И Маша танцевала.

Сейчас прыжок. Что же там, в туфлях? Только бы не растянуться на сцене! Маша набрала воздуха и прыгнула. О нет! – При приземлении что-то вонзилось в пятку, глубоко пробив её. Сдержав крик, Маша не остановилась. Каждый новый шаг превращался в пытку, и туфли скоро наполнились чем-то липким, щиплющим. Стали скользить. Слёзы катились из глаз, но руки порхали. Маша прыгала и снова раскручивалась в алых всплесках широких юбок. Она хваталась взглядом за Алёшу, и только это не позволяло ей упасть. Три минуты, похоже, никогда не закончатся!

Лёгкие руки то взлетали, то изображали волну. Вздымались и опускались снова пламенные ткани юбок. Взвивались локоны страстной Эсмеральды, пляшущей предсмертный танец у средневековой башни.

Алёша сделал паузу, схватился за голову. Ещё чуть-чуть! Маша принялась отсчитывать секунды до конца. Громоподобно перед заключительной частью загрохотали барабаны, и Алёша выдал на разрыв аорты:

Оркестровые барабаны зашлись в кульминации последнего такта. Последний прыжок. Закусив губу, Маша изо всех сил оттолкнулась от подмостков и, подлетев на мгновение, упала как подкошенная. В тумане перед глазами поплыли стоя аплодирующие зрители, думающие, что так и надо – Эсмеральда умерла по сценарию.

Маша попыталась встать и не смогла, отвернулась от зала, чтобы никто не заметил слёз, заливших щёки. Она молила лишь о том, чтобы осветители догадались затемнить эту часть сцены – не уползать же перед всеми. И вдруг кто-то подхватил её на руки и забормотал: «Машенька! Маша! Что с тобой?!» Она увидела мутное, склонившееся над ней лицо Алёши.

Зал затих. Что-то затараторили судьи и ведущая. Не важно что. Маша смотрела в Алёшины глаза и попыталась улыбнуться:

– Я дотанцевала…