Время для жизни - 2 - taramans

— Да ладно! Забыли! Ты только так… подругу не потеряй, ага!

— Что это? — удивилась женщина, — Насмешил сейчас! Мы с Глашкой подруги, а значит… как-нибудь сами разберемся. Думаешь… вы такие красивые — первые у нас, что ли? Думаете о себе много, красавчики!

И опять Косову было как-то… неприятно!

Проснулись они не рано. Сначала Косов сквозь сон слышал, как прошла на кухню Глаша, забрякала там посудой. Потом — как завозилась рядом с ним Катя, встала, оделась и выскочила на кухню к подруге, где зашушукались сразу, захихикали…

«Ладно… вставать пора! Хорошего — помаленьку!».

Иван заглянул в спальню, негромко окликнул вроде бы спящего Ильичева:

— Э, сова! Открывай, медведь пришел!

Степан завозился поднял голову, поблымал зенками, не понимая:

— Чё? Чё говоришь-то?

— Я говорю — похмеляться будешь, конь педальный?!

— Похмеляться? — Ильичев прислушался к себе, — Ага, надо немного! Мы с тобой вчера винцо это легонькое для этого брали!

— Ну выходи тогда, я пока в туалет сбегаю, да покурю на улице!

— Э, э, э! Меня жди, ага! — медведем прорычал приятель.

Постояли в ограде, покурили. На удивление, голова была вовсе не больная. Может только слегка тяжеловатая, но — не более.

— Ну что, бабоньки! Чем накормите мужчин, таких молодых и красивых, но голодных?! — прогудел весело Ильичев, по возвращению в дом.

— Ишь ты! Посмотри на них, Катька! Это они, значит, молодые и красивые! А мы, выходит, старые и некрасивые?! И еще их кормить? — всплеснула руками хозяйка.

— Не, Глаша… Ты тут не права! — улыбнулась Катерина, — Они и правда — молодые и красивые. И покормить их надо… силенок молодым и красивым еще много понадобится!

— Вот! Вот, Глафира! Ты послушай, чего твоя подруга рекёт! — ткнул пальцем в сторону Кати Ильичев, — Вот все правильно говорит! Все — как есть!

Косов смотрел на их перепалку и улыбался:

«И чего я вчера так… запереживал? Живые, здоровые — это главное! А там… разберемся!».

Они сообща выпили бутылку красного полусухого вина, купленного специально — «на опохмел». Закусили, попили чайку. Все были дремотны и расслаблены. Но потом Глаша куда-то утащила Ильичева — сказав, что они вернутся к обеду. И сам Косов, да и Катя — были этому только рады. Они все успели, даже поспали немного. А после баньки, вновь протопленной, и обеда, Ильичев с Косовым вернулись в училище. Как говорится — хорошего — помаленьку!

— Косов! Скажи, а чего мы еще о тебе не знаем? — такой вопрос задал ему Верейкис, когда Ивана вновь вызвали в политотдел училища.

Вопрос был хороший. Такой… емкий вопрос. Что говорится — «не в бровь, а в глаз!». Только вот пока было непонятно, к чему был задан этот вопрос? А поэтому Косов — промолчал.

— Ну и чего ты молчишь? — подступил к нему Кавтаськин.

Ротный политрук угрозы не источал, а казалось и впрямь был очень заинтересован — что же еще скрывается «под шкуркой» «попаданца»?

«Ага… так я вам и признался! Вы много чего про меня не знаете, и — слава Богу! Или они ждут, что я вот так вот — сразу «расколюсь до жопы?». Хрен вы угадали! Партизаны не сдаются, ватава-етава!».

Было действительно — не очень-то понятно, о чем разговор, и чего Косову от него ждать!

— Здравствуйте, товарищи! — в кабинет политотдела зашел Буняев.

«А этому-то что тут нужно?».

— Здравствуй, Иван! — поздоровался с Иваном за руку музыкальный руководитель, — Что же ты нам сразу ничего не сказал, а?

Косов пожал плечами:

— А что говорить-то? Я вот до сих пор не понимаю — что у меня спрашивают, и вообще — какова причина моего вызова в политотдел…

— М-да? — Буняев достал платок из кармана, и сняв очки, принялся их энергично протирать, — А с песнями что?

— С какими песнями? — поднял брови Косов.

— Ну с какими, какими… Твоими песнями! Твоими! — Буняев посмотрел на Косова, близоруко прищурившись.

— И все равно… не очень понятно, о чем Вы говорите, Виктор Мефодьевич. Если про ту песню, что мы с вами вместе оттачивали… так вроде бы там — все понятно. А что еще?

— В общем так. Объясню, если товарищи не удосужились. Обратились мы в политуправление Сибирского военного округа… ну как — мы? Политотдел училища обратился, конечно же! С вопросом — вот есть, дескать у нас одна песня, неплохая, надо сказать… И вот — оцените, можно ли ее петь… скажем — хором училища по государственным праздникам. Ну… товарищи изрядно подзадержались с ответом, надо признать. Но потом пришел ответ, который нас — обескуражил, прямо скажем! Как оказалось, в Красно-Сибирске знают такого поэта-песенника как Иван Алексеевич Косов! Представь себе — знает политуправление округа тебя! Мы вот только не знаем! Ну и они — тоже не знают, что ты, оказывается, теперь наш курсант! А еще… некоторые наши курсанты, при подготовке к конкурсу училищной самодеятельности решили исполнить некоторые песни, которые звучат по радио. Хорошие же песни, правда, товарищи? — обратился Буняев к политическим руководителям.

Те промолчали, подтвердив тем самым, что да, дескать, хорошие.

— Ну… должны же мы были, как-то обосновать их исполнение на праздниках разных, концертах там… И вот что выясняется… Что песни эти написал наш курсант! Эвон… какая загогулина выходит, а? — развел руками Буняев, — И как нам сейчас быть, а? Товарищ Косов?

— Так откуда ж я знаю — как вам сейчас быть? Если вы сейчас про неведение политуправления Сибирского военного округа… то я понятия не имею, почему они не знают, что их, окружной то есть, отдел комплектования военных учебных заведений, направил меня сюда, в Омское пехотное. Получается — правая рука не знает, что делает левая! А про песни… так, товарищи, я же вам еще по осени говорил, что мы, совместно с директором нашего клуба, сочинили несколько песен, которые исполняли на концертах. Говорил же, правда? — Косов дождался. Пока и Буняев, и Верейкис нехотя, с недовольными гримасами, признают, что «да, говорил!».

— Так, а я тогда при чем здесь?