Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

Аппетиты казачьей шляхты были ничуть не меньшими, чем у польской и литовской, и королевской власти зачастую приходилось обуздывать их силой. Так, когда Генеральный писарь реестрового казачества Богдан Хмельницкий основал на землях своего родового хутора Субботов слободу, заселил ее пришлым людом и принялся хозяйничать в ней, как в собственном маетке, подстароста Чаплинский был вынужден разорить незаконно появившееся поселение, ибо «казаку не полагается заселять слободы», он, как член рыцарского сословия, обязан нести военную службу, получив за это земельный надел и будучи освобожденным от налогов.

И вряд ли разумно связывать этот факт в единую цепочку с последовавшими событиями, когда в результате возникшей между Хмельницким и Чаплинским вражды оказалась опозоренной жена Богдана и выпорот его сын. Как помнит Константин из некогда прочитанного ему в бурсе курса римского права, действия подстаросты в отношении семьи Богдана именуются «эксцессом исполнителя», то есть являются личной инициативой Чаплинского, но никак не выражением официальной политики Речи Посполитой к казачьей шляхте. Точно такие бесчинства польские магнаты и высокие должностные лица творили и с родной ей по крови и вере польской и литовской шляхтой.

Поэтому к «обидам» реестровиков на коронную власть Гордиенко относился равнодушно: пожелали променять казачью волю на службу королю и на его милости — служите и вкушайте сполна от его щедрот.

Вторая трещина пролегла уже среди самих запорожцев. Привилегированное положение казачьей шляхты по сравнению с другими слоями населения Украины вызывали зависть и стремление части сечевиков сравняться с ней в материальном достатке, сохранив, однако, личную свободу, экономическую независимость от польских властей и не обременяя себя несением нелегкой и затратной воинской службы в коронной армии. И начали расти на запорожских землях хутора, по размаху ведения хозяйства не уступавшие панским фольваркам, стали процветать торговля и ремесла, появились конезаводчики и владельцы многочисленных отар скота. Частенько в старшинской среде за чаркой горилки стали слышны разговоры не о былых походах и славных подвигах друзей-побратимов, а о видах на урожай, о ценах на соль, рыбу, кожи. Именно пристрастившаяся к хозяйству и обросшая добром часть запорожцев стояла за подчинение московскому царю, надеясь, что за верную службу тот сохранит за ними казачьи вольности и признает их право на владение ныне принадлежащими земельными угодьями.

При желании Константин тоже мог бы стать зажиточным казаком-«гниздюком», однако не лежала его душа к этому. Не наживать добро и подчиняться королевским или царским порядкам прибыл он в свое время на Сечь и не питал добрых чувств к тем, кто из-за шкурнических интересов готов был предать святая святых предыдущих поколений степного лыцарства — волю и самоуправление. Как ни кощунственно это звучит, но ему были ближе по духу шляхтич, участвовавший в «рокоше»[55]против желавшего ущемить его права короля, или шляхтич-«банита», с оружием в руках защитивший свою честь от посягнувшей на нее именитой особы, чем переставшие ценить казачью вольность и честь бывшие боевые друзья. И когда находившие на Сечи приют и защиту шляхтичи-«рокошане» и шляхтичи-«банита»[56]обращались к Гордиенко «пане-брате», это уже не резало ему слух и воспринималось почти как родное «друже-брат»...

— Батько кошевой, с москалями покончено, — доложил подскакавший к Гордиенко джура.

— Вижу, — бросил Константин, хотя, погруженный в раздумья, последние несколько минут не наблюдал за сражением. — Раненых подобрали?

— Первым делом... своих и русских. Собрали, перевязали, каждому по доброму кухлю горилки налили для облегчения мук.

— Добре. Какое ближайшее к нам местечко? Царичанка? Вели отправить русских раненых в него. А наших следует вначале доставить в Переволочну, а потом на Сечь. Сколько взято пленных?

— Поначалу было чуть больше двух сотен. Но после того.... как не стало среди них иноземцев и солдат, что принимали участие в походе на Дон против атамана Булавина, осталось 154.

— Прикажи кормить их наравне с казаками. Сдается мне, что силенки им ох как пригодятся...

После черной рады в Запорожье Гордиенко той же ночью отправил крымскому хану через перекопского койманана[57]грамоту, в которой сообщал, что «все казаки, кроме одного, дали слово держать сторону швецкую и Мазепину». В конце грамоты он писал, что у хана и сечевиков сегодня общий враг, поэтому «все конечно имеют ставши посполу с ними, ордою, при Мазепе Москву воевать». Однако хан и его визирь Калват-Улан прекрасно понимали, что между обещаниями и делами огромная разница, поэтому появление в Бахчисарае пленных русских солдат будет хорошим дополнением к грамоте. Что может быть лучшим доказательством, что Сечь уже скрестила оружие с Москвой, причем сделала это весьма успешно!

Неплохо будет продемонстрировать русских пленных и перед королем Карлом, с которым Гордиенко намерен лично встретиться, желает того Мазепа или нет. Поэтому пленников нужно разделить на две группы, одну из которых сегодня же отправить в Крым...

Казаки Гордиенко приближались к Переволочне, когда прискакавший командир головного дозора сообщил ему, что навстречу их колонне движется отряд запорожцев, походный атаман которого предлагает кошевому устроить общий привал и поговорить о делах.

— Велик ли отряд? Что в нем за казаки? Кто его атаман? — первым делом поинтересовался Константин.

— Казаков от семисот до восьмисот сабель. Все конные, без обоза, поклажа в саквах и на вьюках. Атаманствует над ними куренной Данило Сулима. Большинство казаков те, что в прошлом году ходили с ним в набег на турецкое побережье, и гуляйпольские «гниздюки».

— Добрые хлопцы и те и другие, — заметил Константин. — Но какой леший и куда погнал их в дорогу? Никто из встреченных казаков об этом не обмолвился?

— Никто — в дозор говорунов не посылают. Наверное, имен но об этом и желает говорить с тобой атаман Сулима. На мою думку, путь его казаченек вряд ли совпадает с нашим.

— Так мыслю и я. Поэтому встреча нашего отряда с сулимовским нам ни к чему. А вот послушать самого атамана мне будет нелишним. Скачем к нему.

— Какой конвой взять? Сотню, две?

— Для конвоя достаточно тебя одного. Куренного Данилу я хорошо знаю и уверен, что встретимся и разойдемся мы с ним миром. Хоть разные у нас дорожки, однако свара, а тем паче бой промеж его и моими казаченьками не нужен нам обоим. Разве я выступил в поход против него, а он против меня? Нет. А из того, что мы хотим отучить москалей совать нос на Запорожье, а он задумал намылить холку шведам-латинянам, вовсе не следует, что мы должны пускать кровь друг другу. Сечевики — вольные люди, за пределами Сечи каждый волен поступать как хочет, и никто не вправе мешать ему в этом. Запорожье — наш общий дом, все мы — браты, и москали вкупе со шведами не стоят того, чтобы из-за них мы враждовали между собой и ослабляли Сечь распрями.