Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

Преданный анафеме, Мазепа подвергся травле со стороны высшего украинского духовенства, мигом позабывшего все доброе, сделанное для него гетманом. Разве не по его личному ходатайству киевский митрополит Варлаам Ясинский получил право именоваться экзархом[62]московского патриарха? Разве не Мазепа добился подтверждения старых грамот Софийскому митрополитскому собору на его богатейшие маетности? Разве не по его прошению на царское имя получили жалованные грамоты на монастырские владения бывший игумен Киево-Николаевского монастыря, ныне киевский митрополит Иосааф Кроковский, ректор Братского монастыря Гавриил, игумен больничного монастыря при Печорской лавре Иезекииль, а игумену Межигорского монастыря Иродиону Журавскому были подтверждены ставропигиальные[63]грамоты греческих патриархов?

Все это забыто, предано забвению! Как и то, что по просьбе Мазепы из Москвы в монастыри на Гетманщине посылались богослужебные одежды и церковная утварь, и сам царь регулярно отправлял им свою щедрую милостыню. Не Мазепа ли, узнав о бедственном положении киевского девичьего Михайловского монастыря, добился у царя жалованной грамоты его игуменье Агафье на ближайшее село с землями, садами и прудами?

А кто нынче вспомнит, что Мазепа не только выпрашивал у Москвы милости монастырям, но и сам в немалой степени поддерживал их за собственный счет? Это на его средства в 1690 году была воздвигнута соборная церковь в Николаевском монастыре, а в 1693 году построена Богоявленская каменная церковь в Братском монастыре и там же сооружен большой каменный академический корпус. Все добрые дела гетмана во славу украинского православия канули в небытие, а наградой ему стала провозглашенная в Москве и Глухове анафема!

Но если бы дело ограничилось только неблагодарностью иерархов церкви, давно уже певших с московского голоса! По чьему-то наущению по Украине вновь получили хождение забытые было сплетни о любовных похождениях самого гетмана и его родной сестры, имевшей помимо трех законных мужей — Обидовского, Витуславского, Войнаровского — якобы еще невесть сколько любовников. Заодно воскресли сплетни, что она, будучи в Речи Посполитой, скупала там для Мазепы маетности за уворованные им из войсковой казны деньги. Все шло в ход, чтобы очернить имя Мазепы в глазах населения Гетманщины, выставить его в неприглядном свете перед казачеством и селянством!

Но больше всего Мотрю тревожило то, что в годину тяжких испытаний, когда с человека слетает все наносное и обнажается его сокровенная сущность, гетман предстал перед ней не честным, гордым лыцарем, живущим бедами неньки-Украйны и чаяниями казачества, а обычным себялюбцем и ловким интриганом, готовым ради собственной корысти и тщеславия предать кого угодно и нанести ущерб делу, за которое он якобы готов пожертвовать жизнью. Иногда в голову Мотре вползала чудовищная мысль, что она понимает сбежавших от Мазепы к Скоропадскому старшин и на их месте поступила бы точно так.

Как еще мог расценить порядочный человек сделанное Мазепой через полковника Апостола царю Петру предложение обманным путем захватить в плен короля Карла с его знатнейшими генералами и передать их России в обмен на свое прощение и возвращение прежних маетностей и земельных угодий? Правда, эта сделка не состоялась, поскольку осторожный Мазепа потребовал, чтобы точное соблюдение его договора с царем было гарантировано указанными им иностранными державами, однако факт остается фактом — Мазепа был готов предать короля, который, по его словам, только один мог принести Украине независимость от России и возвратить казачеству отнятые у него стародавние вольности.

А разве можно назвать добропорядочным отношение Мазепы к другому своему союзнику, кошевому атаману запорожцев Гордиенко, объявившему войну России и тут же без чьей-либо помощи уничтожившему на границах Сечи три русских полка? Желая придать себе вес в глазах короля Карла, Мазепа стремился представить дело так, будто это он уговорил кошевого, которого называл «братчиком-сечевиком», выступить против России, но, завидуя успеху Гордиенко и видя в нем опасного соперника, одновременно принимал все меры, чтобы отстранить запорожцев от участия в войне, особенно от совместных боевых действий со шведами. Так ли должен поступать настоящий союзник с единокровным, единоверным собратом-казаком? После ухода к королю Карлу Мотря стала видеть Мазепу другими, чем прежде, глазами и по-иному воспринимать и оценивать его поступки.

Но где были ее глаза, а прежде всего рассудок, когда она часами трепетно внимала сладким речам гетмана в монастыре? Передав ей гостинцы и добрые пожелания от родителей, Мазепа подолгу беседовал с крестной дочерью, рассказывая ей о событиях в миру, о новостях в Батурине и Диканьке, читал ей свои новые вирши и думы о казачестве и его славных гетманах и кошевых. Мотрю в монастыре приучали к покорности судьбе и внушали, что гордыня — тягчайший грех, а Мазепа рисовал ей образы людей, которые шли к намеченной цели наперекор всем преградам и творили свою судьбу собственным умом и руками, возносясь к вершинам власти и славы, о которых другие не смели даже мечтать.

Встречи и беседы с Мазепой не прошли бесследно. Не святые девы, не раскаявшиеся грешницы или смиренные монахини стали властительницами дум Мотри, а властолюбивые, гордые женщины, силой ума и характера поднявшиеся над окружающими их людьми и повелевающие ими. До отъезда в монастырь Мотря гордилась, что она — дочь Генерального судьи Гетманщины, а после возвращения стала относиться к этому равнодушно. Тоже мне — звезда на небе: дочь одного из Генеральных старшин, коих при особе гетмана почти десяток — обозный, судья, подскарбий, писарь, два есаула, хорунжий и бунчужный. И у каждого дочери, племянницы, внучки, не говоря о женах и сестрах.

Это для простого казака или чинов полковой старшины Мотря — величина, а для гетманского окружения — одна из многих невест на выданье. А она не хотела быть одной из многих, не желала быть равной другим, она мечтала быть единственной в своем роде, и об этом должны были знать не только ее родные и знакомые, а вся Гетманщина и Украина. Но как добиться желаемого, если умом она не блистала, особой склонности к наукам не проявила, виршей не писала, голос имела обыкновенный и в пении не преуспела?

Значит, нужно было делать ставку на то, чем она была щедро одарена от рождения и чем могла смело соперничать с любой другой женщиной — на свою красоту. А женская красота может быть неотразимым оружием и служить возвеличиванию ее обладательницы не сама по себе, а лишь в сочетании с умом, мужеством и несгибаемой волей мужчины, ставшего рабом этой красоты и готовым ради нее на все. Но где она может найти такого мужчину? Среди сыновей друзей ее отца — Генеральных старшин и реестровых казачьих полковников? Но если для них пределом вожделений были полковничий пернач либо чин Генерального старшины, то Мотря рассматривала мужчину с подобными символами власти лишь как первую ступеньку на пути к осуществлению своей мечты.