Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Он никуда не идет.

— Он не имеет к этому отношения, — возразила я.

Дольф сердито обтер лицо:

— Ты не предъявила его алиби на первое убийство.

— Ты ищешь серийного убийцу. Если с подозреваемогоснято обвинение в одном, то во всех других он тоже обычно невиновен.

Дольф упрямо замотал головой:

— Мы его можем задержать на семьдесят два часа изадержим.

Я оглядела разгромленное помещение, переглянулась сЗебровски, и у меня создалось впечатление, что сейчас у Дольфа может не хватитьавторитета на подобные заявления.

— Через несколько дней полнолуние, — напомнила я.

— Мы его поместим в укрепленное убежище, — сказалДольф.

Эти укрепленные убежища находятся в распоряжении властей. Ихсоздали, чтобы новые ликантропы могли туда обратиться с целью никому не нанестислучайный вред. По идее, ты там остаешься, пока не научишься держать своегозверя в узде, а потом тебя выпускают продолжать жизнь. Так в теории. Напрактике, если ты подписался на помещение туда, добровольно или как-нибудьиначе, ты уже почти наверняка оттуда не выйдешь. Ассоциация борцов за гражданскиеправа недавно начала судебные битвы, которые наверняка продлятся много лет,чтобы эти убежища объявили противозаконными или противоречащими конституции.

Я посмотрела на Зебровски. Он ответил мне взглядом, полнымужаса — и усталости. Не знаю, хватило ли бы у него духу спасти Джейсона отвечного заключения, если бы Дольф нажал. Значит, этого нельзя допустить. Я немогу этого допустить.

— Джейсон уже много лет вервольф, — обратилась я кДольфу. — Он прекрасно владеет своим зверем. Зачем его посылать в убежище?

— Потому что там ему место, — огрызнулся Дольф, иненависть оттеснила страдание.

— Ему не место под замком, и ты это знаешь.

— Он опасен, — буркнул Дольф.

— Чем?

— Он вервольф, Анита.

— Значит, его надо запереть, потому что он вервольф.

— Да.

У Зебровски стал совсем больной вид.

— Запереть, потому что он вервольф, — повторила я.

Мне хотелось, чтобы он услышал свои слова, не согласился,пришел в себя, но этого не случилось.

— Да.

И это он сказал под запись, под вещественное доказательство.Она может быть и, вероятно, будет использована против него. Я ничем не моглапомочь Дольфу, но я твердо знала, что Джейсон в укрепленное убежище не попадет.Отчасти это было облегчение, а отчасти я так испугалась за Дольфа, что во ртупоявился металлический привкус.

Зебровски направился к двери, подталкивая перед собойДжейсона.

— Вы тут немножко побудьте пока, лейтенант.

И он кивнул мне, приглашая на выход.

Дольф не пытался нас остановить. Он стоял на коленях сопрокинутым лицом, будто услышал наконец свои слова, сообразил, что, бытьможет, сейчас натворил.

Мы вышли, и Зебровски плотно закрыл за нами дверь. Всесотрудники пялились на нас. Они старались этого не делать, но у каждого вдругобнаружилось занятие, требующее присутствия в помещении. Никогда не видела столькодетективов, так охотно возящихся с бумажками на своем или даже на чужом столе,если только стол был близок к коридору.

Зебровски посмотрел на стоящую вплотную людскую стену исказал:

— Ребята, разойдитесь. Нечего тут толпиться.

Они переглянулись, будто спрашивая себя: так что,разойдемся? Послушаем его?

Если бы сказал Дольф, они бы разошлись без вопросов. Но вконце концов нам все же дали дорогу. Сотрудники по одному стали расходиться посвоим углам и столам. Те, кто уже сидел за столами поблизости, вдруг вспомнили,что им надо кому-то позвонить.

Зебровски наклонился ко мне пониже и тихо сказал:

— Забирай мистера Шулайера и уезжай.

— А что скажет Дольф?

Он покачал головой:

— Не знаю. Но я знаю, что Шулайер не заслуживаетзапирания в каменном мешке.

— Спасибо, сержант, — сказал Джейсон и улыбнулся.

Зебровски улыбаться не стал, но ответил:

— Вы бываете занозой в заднице, Шулайер, и меховымшаром, но вы не монстр.

В такой момент две женщины наверняка бы обнялись, но ведьони — мужчины. Им не положено было даже обменяться рукопожатием.

— Спасибо, Зебровски.

Он вяло улыбнулся:

— Приятно знать, что сделал сегодня кому-то что-тохорошее.

Он повернулся ко мне.

— Что будет с Дольфом? — спросила я.

Он еще сильнее помрачнел. Учитывая, что вид у него был и безтого траурный, это говорило о многом.

— Не знаю.

Дольф наговорил под запись достаточно, чтобы слететь сработы, если это выплывет наружу. Черт побери, раз глава РГРПС — настолькопредубежденный тип, то это может привести к пересмотру всех дел с самого началавремен.

— Постарайся, Зебровски, чтобы он взял свойдвухнедельный отпуск. Держи его подальше отсюда.

— Это я знаю, — ответил он. — Теперь знаю.

— Извини. Конечно, знаешь.

— А теперь, Анита, пожалуйста, уезжай. Пожалуйста.

Я тронула его за рукав:

— Ты туда не возвращайся один, ладно?

— Перри мне сказал, что тогда Дольф с тобой сделал. Неволнуйся, я буду осторожен. — Он оглянулся на закрытую дверь. —Анита, будь добра, смотайся, пока он не вышел.

Я хотела что-то сказать — утешительное или полезное, ноничего такого не было. Единственное, что я могла сделать полезное, —поскорее убраться.

Так мы и поступили.

Уход отдавал трусостью. Оставаться — глупостью. Если естьвыбор между трусостью и глупостью, я почему-то каждый раз выбираю глупость.Сегодня же я выбрала лучшую часть доблести. Кроме того, я не знала, не вылетитли Дольф из комнаты как разъяренный буйвол и не накинется ли на Джейсона или наменя. В допросной мы могли еще это все скрыть, но если он разнесет всепомещение для сотрудников, его службе точно конец. Сейчас же он, быть может,только прострелил себе ногу — в карьерном смысле. Вполне вероятно. Но «можетбыть» и «вероятно» — совсем не то что «абсолютно точно». Я оставила Зебровскисобирать осколки, потому что сама не знала, как это делать.

Мне куда лучше удается ломать, чем чинить.

Джейсон прислонился головой к пассажирскому сиденью джипа.Глаза у него были закрыты, вид измотанный. Под глазами, даже закрытыми, лежалитени. Кожа у Джейсона светлая, но не бледная, он не загорает до смуглости, априобретает симпатичный золотистый оттенок. Сегодня он был бледен, как вампир,а кожа казалась слишком тонкой, будто его какая-то гигантская рука терла итерла, как трут в кулаке камешек, нервничая.