Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Ты вступил в «Люди против вампиров» или в другуюправую группу, Дольф?

— Нет. Но начинаю с ними соглашаться.

— Хороший вампир — мертвый вампир?

— Они и так мертвые, Анита. — Он шагнул ближе,оттесняя Зебровски. — Они вонючие трупы, у которых не хватает соображениялежать в своих проклятых могилах.

— Согласно закону, они живые существа, имеющие права изащищаемые законом.

— Может, в этом закон не прав.

С одной стороны, мне хотелось спросить: «Ты знаешь, что весьразговор записывается?» С другой стороны, я была рада, что он высказался. Еслион начнет выступать как свихнувшийся расист, это поможет уберечь Джейсона. А то,что это повредит карьере Дольфа, тоже меня волновало, но не настолько, чтобыпринести Джейсона в жертву. Я хотела бы спасти всех своих друзей, но есликто-то настроился на самоуничтожение, то приходится делать лишь то, что можешь.Нельзя выкопать человека из дерьма, если он не согласен сам взять лопату и тебепомочь.

Дольф не помогал. Он наклонился, оперся ладонями на стол иприблизил лицо к Джейсону. Джейсон отодвинулся, насколько позволял стул.Зебровски поглядел на меня, и я сделала страшные глаза. Мы оба знали, что, еслиДольф пальцем тронет подозреваемого, на его карьере можно поставить большой ижирный крест.

— Как оно похоже на человека! — сказалДольф. — Но все равно не человек.

Мне не нравится местоимение «оно» в применении к моимдрузьям.

— И ты действительно позволяешь, чтобы он до тебядотрагивался?

Он. Даже когда ненависть к монстрам слепит глаза, трудноразобраться, где «оно», а где «он».

— Да, — ответила я.

Зебровски стал обходить Дольфа — наверное, чтобы встатьмежду ним и Джейсоном.

Дольф обернулся ко мне, все еще нагнувшись, слишком ещеблизко к Джейсону, чтобы не вызывать тревоги.

— А укус на шее — это тот кровосос, с которым тытрахаешься?

— Нет, — сказала я, — это новый. Я теперьтрахаюсь с двумя такими.

Он пошатнулся, почти как от удара, и тяжело оперся на стол.Секунду мне казалось, что он сейчас свалится на колени к Джейсону, но он свидимым усилием овладел собой. Зебровски взял его за рукав:

— Лейтенант, спокойнее.

Дольф позволил Зебровски посадить себя за стол. Никак неотреагировал, когда сержант пересадил Джейсона подальше от него. Дольф несмотрел на них. Глаза, полные страдания, смотрели на меня.

— Я знал, что ты труположка, но не знал, что ты еще ишлюха.

Я сама почувствовала, каким жестким и холодным стало у менялицо. Может, не будь я так вымотана, так выжата, я бы не сказала того, чтосказала. Оправдания этому нет, кроме того, что Дольф ударил меня и я хотелаответить ударом.

— А как там у тебя проблема с внуками, Дольф?По-прежнему у тебя намечается невестка-вампир? — Я ощутила, какпередернулся Зебровски, и поняла, что знала только я. — Не надо выводитьиз себя людей, которым ты доверялся, Дольф.

Сказала и тут же пожалела, но было поздно. Слишком, блин,поздно.

У него руки были под столом. Когда он встал, то перевернул этотстол на пол с жутким треском. Мы брызнули в стороны. Зебровски встал передДжейсоном у дальней стены, я — в углу возле двери.

Дольф крушил мебель — другого слова не подберешь. Стульяполетели в стены, за ними стол. Наконец Дольф выбрал один из стульев, будто тотего больше других достал, и стал колотить им в пол — снова и снова.

Дверь в комнату распахнулась. Полисмены заполнили проем,держа стволы наготове. Наверное, они были готовы увидеть беснующегосявервольфа, и от вида беснующегося Дольфа застыли в дверях. Вервольфа они бы, ядумаю, пристрелили с радостью, но вряд ли хотели стрелять в Дольфа. Однакосхватиться с ним врукопашную тоже, конечно, добровольцев не было.

Металлический стул сложился пополам, и Дольф рухнул наколени. Комнату заполнило его хриплое дыхание, будто тяжело дышали сами стены.

Я подошла к двери и выгнала всех, говоря что-то вроде: «Всев порядке» или, там, «Все путем, вы только идите отсюда». Я отнюдь не былауверена, что все будет в порядке или путем, но действительно хотела, чтобы ониушли. Не надо им видеть, как их лейтенант теряет над собой контроль. Этопошатнет их веру в него. Мою, черт побери, уже пошатнуло.

Я закрыла за ними дверь и посмотрела на Зебровски, Мы простотаращились друг на друга — никто из нас не знал, что сказать, а тем более — чтосделать.

Голос Дольфа прозвучал откуда-то из глубины, будто егопришлось вытаскивать, перебирая руками по веревке, как из колодца.

— Мой сын станет вампиром. — Он смотрел на меня стаким выражением гнева и страдания, что я понятия не имела, что тут сказать илисделать. — Ты довольна?

На его лице высыхали слезы — он рыдал, пока разносил мебель.Но он уже не плакал, когда сказал:

— Моя невестка хочет его обратить, чтобы он всегда былдвадцатипятилетним.

И он издал звук, средний между стоном и воплем. Сказать, чтомне очень жаль, было бы явно недостаточно. А ничего, что было бы достаточно, яне могла придумать.

— Мне очень жаль, Дольф.

— А чего жалеть? Вампиры тоже люди.

У него снова потекли слезы — безмолвные. Никогда бы незаметить, что он плачет, если не смотреть прямо на него.

— Ну да, я встречаюсь с кровососом, и у некоторых моихдрузей нет пульса, но я все равно не одобряю обращения людей.

Он смотрел на меня сквозь захлестывающие гнев и страдание.От них его взгляд стал тверже, и в то же время его легче было вынести.

— Почему? Почему?

Вряд ли он спрашивал моего мнения. Мое мнение о вампирахбыло такое, каким оно было, — скорее всего это был всеохватный вопрос:почему я? Почему мой сын, моя дочь, моя мать, моя страна, мой дом? Почему я?Почему вселенная несправедлива? Почему не бывает всегда счастливый конец?

На это у меня не было ответа. Видит Бог, как мне хотелось быего иметь.

Я ответила на очевидное «почему», так как на другие вопросыответить не могла.

— Я не знаю сама, но меня жуть берет каждый раз, когдая встречаю вампира, кого раньше знала человеком. — Я пожалаплечами. — Это как-то нервирует.

Он тяжело, с икотой, всхлипнул.

— Нервирует...

Он то ли всхлипнул, то ли засмеялся, потом закрыл лицоруками и снова зарыдал.

Мы с Зебровски стояли как два истукана. Не знаю, кто из насощущал себя более беспомощным. Зебровски стал обходить комнату, ведя с собойДжейсона.

Дольф ощутил это движение и сказал: