Очень плохая история - Элена Форбс

Изнутри доносилась музыка: Моцарт. В окне каюты Ева увидела Гэвина — облокотившись на кучу подушек, он читал какой-то документ. Видимо, услышав шаги, он поднял голову и вышел на палубу.

— Ева! — воскликнул он, помогая ей подняться на борт. — Я не ждал тебя. Ты в порядке?

Она кивнула.

Гэвин с тревогой изучал ее лицо:

— Мелисса звонила. Я хотел приехать, но она сказала, что ты вместе с полицейскими вернулась в Лондон. Как я понял, эти люди ранили тебя и Гарри, да?

— Гарри — да, а со мной ничего страшного. Просто синяки, вот и все.

Под порывом ветра ей на глаза упала прядь. Гэвин нежно отбросил волосы в сторону, не сводя с нее глаз.

— Мне так жаль, что ты оказалась втянута во все это, — сказал он. Его слова прозвучали так, будто он считал, что во всем виноваты он и семья Майклсов.

Ева последовала за ним и осторожно спустилась по лестнице в тепло небольшой каюты, отделанной деревом вишневого цвета и обитой кремовой кожей. Гэвин взял ее пальто и повесил в небольшой шкаф в глубине.

— Я и не надеялся, что ты приедешь, — сказал он, выключая музыку и поспешно убирая остатки еды. — Хочешь чая, кофе или чего-нибудь еще? — продолжал он, быстро споласкивая посуду в раковине. — Правда, боюсь, ничего больше нет, кроме вина. Как я сказал, не ждал, что ты приедешь.

— Ничего не нужно. За последние двенадцать часов я поглотила столько кофеина, что мне хватит на неделю. Как твоя мать?

— К счастью, отделалась синяками.

Ева опустилась на длинную скамью кремового цвета, и он, поставив посуду в мойку, присоединился к ней:

— Расскажи, что произошло. Я бы хотел услышать обо всем от тебя.

Ева вдруг почувствовала себя неловко и отвернулась к окну, в котором виделся лес. Она все рассказала Энди Фагану. Почему ей так трудно разговаривать с Гэвином?

— Послушай, если тебе не хочется, о’кей, ничего страшного.

— Нет, я хочу.

Глубоко вздохнув, она начала с того, что произошло на улице возле ее квартиры, затем на ипподроме в Уэстерби, рассказала о Гарри, выстрелах, о Мелиссе… Ей самой рассказ показался страшно запутанным, неясным, лишенным четкости. Она не понимала, есть ли какой-то смысл в ее словах, но до нее вдруг дошло, что она, по сути, снова оказалась на волосок от смерти.

Когда она закончила, наступило молчание, потом Гэвин обнял ее и притянул к себе. И неожиданно на глазах у нее выступили слезы.

— Извини, — проговорила она, отстраняясь и поспешно вытирая лицо рукой. — Мне не нужно было приезжать. Я очень устала, и я не в лучшем состоянии.

— Ева, это же я. Неважно, в каком ты состоянии. Я так рад, что ты здесь. Можешь отдохнуть, я позабочусь о тебе.

Она покачала головой. Груз его эмоций и ожиданий был слишком тяжел для нее. И внезапно из глубин в ней поднялась знакомая боязнь замкнутого пространства. Она снова встала:

— Извини, я должна ехать.

— Но ты только что приехала. В чем дело? Тебе нехорошо? Я могу вызвать врача.

— Нет. Я просто не могу остаться.

— Ева, пожалуйста. Присядь на минутку и расскажи, что не так.

Она снова посмотрела в окно, пытаясь разобраться в своих чувствах, а затем повернулась к нему. Что сказать, с чего начать? Все равно ничего не изменится, он не станет счастлив.

— Ева, прошу тебя… Я сделаю все, что в моих силах… Все для тебя…

Он смотрел на нее, как будто не знал, что делать, потом потянул ее за руку и снова усадил на скамью.

— Ты не понимаешь, правда? — продолжал он, стараясь поймать ее взгляд. — И я чувствую, что ты не хочешь этого слышать. Но я должен сказать. Я люблю тебя. Всегда любил. Никогда не переставал любить, даже на крошечное мгновение. И так было всегда, с того раза, когда я впервые встретил тебя. — Он несколько раз вздохнул. — Знаешь, я часто выходил в сад под предлогом, что хочу покурить, хотя на самом деле я не курил… стоял, глядя на твое окно, мечтая увидеть тебя… или чтобы ты отдернула занавески и посмотрела на меня. Я просто хотел видеть тебя, чувствовать тебя рядом, быть с тобой. Я и теперь чувствую то же самое.

В его глазах она увидела печаль и прижала пальцы к его губам. Ей было нечего сказать, чтобы что-то стало лучше.

Он снова взял ее за руку и крепко сжал:

— Ты не понимаешь, как ты действуешь на людей. На меня, я имею в виду.

— Пожалуйста, не говори больше ничего.

— Я должен. Ты знаешь, я всегда верил в себя, с самого детства. Я всегда ставил перед собой цели. Я знал, что, если я твердо решу и буду невероятно много работать, я буду отлично учиться в школе, поступлю в хороший университет, потом в коллегию адвокатов и дальше, получу место в парламенте. Я никогда не чувствовал себя хуже других и всегда думал, что если я очень захочу, то всего добьюсь. Я никогда ни в чем не сомневался до тех пор, пока в моей жизни не появилась ты. Я имею в виду, как двадцать лет назад, так и теперь. Я вдруг почувствовал, что снова заблудился. Почему ты приехала сегодня?

Она отстранилась и вздохнула:

— Потому что я должна тебе кое-что объяснить.

— Ты имеешь в виду, почему ты тогда убежала и бросила меня? Это не имеет значения. Ты здесь, и это единственное, что важно.

Она покачала головой:

— Ничего не изменилось. Я не могла выйти за тебя замуж, когда ты меня просил, и я не могу быть с тобой теперь.

— Не понимаю. И, честно говоря, никогда не понимал.

Ева не отводила взгляд, стараясь подобрать слова. Она никогда раньше не произносила их и внезапно испугалась. Как только слова будут сказаны, назад их уже не вернешь.

Она встала и отошла к окну, посмотрела на воду. Ей нужно было установить между ними какую-то дистанцию.

— Ева, что с тобой?

Она обернулась и посмотрела на него:

— Мое имя не Ева.

— О чем ты говоришь?

— Мое настоящее имя — Пэгэн.

— Пэгэн?

— Так звали какого-то героя дурацкого бестселлера, который читала моя мать, когда была беременна. Она по большей части жила в мире фантазий. Это был один из способов, с помощью которых она пыталась спрятаться от жизни.

— Ты никогда не рассказывала о своей матери.

— Она умерла. Я уже двадцать лет как Ева. Пэгэн — это совсем другая личность.

— Тебе не нравилось твое имя?

— Не в этом дело, хотя я ненавидела его. В школе меня всегда дразнили. — Она глубоко вздохнула. Сама необходимость говорить причиняла боль. — Мне было двенадцать лет. Со мной случилось нечто. Меня включили в программу защиты свидетелей и дали мне новую личность, новую жизнь. Я никогда никому не рассказывала об этом.