Время свинга - Зэди Смит

— Трейси, мне про это ничего не известно — но ты же не можешь просто…

— Ой, хватит напрягать, принеси какую-нибудь пользу. Помоги мне лучше на стол накрыть.

Она вручила мне стопку тарелок, сверху положила приборы и отправила назад в гостиную, где оказалось, что я накрываю для ее семьи маленький круглый стол — точно так же, как некогда накрывала чай для ее кукол.

— Обед готов! — объявила она, как мне показалось — имитируя мой голос. И игриво отвесила детям по подзатыльнику.

— Если это опять лазанья, я зарыдаю и упаду на колени, — заявил Бо, а Трейси ответила:

— Это лазанья, — и Бо встал в обещанную позу и комически заколотил по полу кулаками.

— Вставай, клоун, — сказала Трейси, и все они рассмеялись, а я не знала, как мне продолжить свою миссию.

За столом я сидела тихо, пока они спорили и смеялись из-за каждой мелочи, все, казалось, говорили как можно громче, беззастенчиво сквернословили, а малышку, по-прежнему на коленях у Трейси, то и дело подбрасывали, пока сама Трейси ела одной рукой и пререкалась с той парочкой, и вот так, вероятно, у них проходили все обеды, но я не могла избавиться от ощущения, что все это к тому же со стороны Трейси — представление, способ сказать: «Посмотри на полноту моей жизни. Посмотри на пустоту своей».

— Ты по-прежнему танцуешь? — вдруг спросила я, перебив их всех. — В смысле — профессионально?

За столом все стихло, а Трейси обернулась ко мне.

— А похоже, что я до сих пор танцую? — Она оглядела себя и весь стол и жестко рассмеялась. — Я знаю, конечно, что из нас двоих я умная была, но… прикинь, блядь, сама, да?

— Я… я тебе так и не сказала, Трейс, но я тебя видела в «Плавучем театре».

Она даже отдаленно не удивилась. Мне стало интересно, не заметила ли она меня в тот раз.

— Ага, ну это все древняя история. Мама заболела, за детьми присматривать было некому… стало слишком трудно. У меня самой были непорядки со здоровьем. Не для меня это, в общем.

— А их отец?

— А что их отец?

— Почему он за ними не присмотрит? — Я подчеркнуто пользовалась единственным числом, но Трейси — всегда на стреме с эвфемизмами или ханжеством — это не обмануло.

— Ну, как видишь, я попробовала ванильный, кофе-с-молоком и шоколадный — и знаешь, что для себя открыла? Изнутри все они, блядь, одинаковы — мужчины.

Меня покоробил ее язык, но дети — развернувшие стулья к «Южной Пацифике», — похоже, не обратили внимания или им было все равно.

— Может, беда с тем сортом, который ты выбираешь?

Трейси закатила глаза:

— Вот спасибо, доктор Фройд! Я об этом не подумала! Еще жемчуг мудрости для меня найдется?

Я прикусила язык и ела свою порцию лазаньи дальше — внутри она осталась отчасти замороженной, но оказалась вкусной. Мне это напомнило ее мать, и я спросила, как она.

— Она умерла, пару месяцев назад. Правда, принцесса? Она умерла.

— Бабуля умерла. Она улетела к ангелам!

— Ага. Теперь только мы. Но у нас все хорошо. Эти ебаные соцработники нас достают, но все в порядке. Четыре мушкетера.

— Мы сожгли бабулю на большом костре!

Бо развернулся:

— Ты такая дура — мы не сжигали ее, правда? Типа мы ее просто на костер положили или как-то! Ее кре-ми-ро-ва-ли. Это лучше, чем когда в землю пихают, в каком-нибудь забитом ящике. Вот уж спасибо. Я себе тоже так хочу. Бабуля была как я, потому что ненавидела закрытые места. У нее была кла-ус-тро-фо-бия. Поэтому она всегда ходила по лестнице.

Трейси ласково улыбнулась Бо и протянула к нему руку, но он увернулся и отстранился.

— Но хоть детишек она увидела, — пробормотала Трейси, чуть ли не самой себе. — Даже малютку Беллу. От этого мне как-то хорошо.

Она поднесла Беллу к губам и расцеловала ей весь носик. Затем перевела взгляд на меня и показала на мой живот:

— А ты чего ждешь?

Я задрала нос, слишком поздно сообразив, что это заемный жест — я его применяла много лет в мгновения гордости или непреклонности, — и по праву принадлежит женщине, сидевшей сейчас напротив.

— Нужной ситуации, — ответила я. — Нужного времени.

Она улыбнулась, на лице — прежняя жестокость:

— Ох, ладно. Тогда удачи. Смешно, да, — сказала она, для пущего эффекта подчеркнув выговор и поворачиваясь к телевизору, а не ко мне: — Богатенькие пташки без детей, а у бедненьких их слишком много. Твоей маме, конечно, было бы что по этому поводу сказать.

Дети доели. Я собрала за ними тарелки и унесла на кухню, минутку посидела там на высоком табурете, сознательно вдыхая и выдыхая — как нам показывала тренерша Эйми по йоге — и глядя в полоску окна на парковочные загоны. Я хотела от нее определенных ответов — и они уходили в давнее прошлое. Я пыталась прикинуть, как мне половчее снова войти в гостиную так, чтобы весь день переустановился в мою пользу, но не успела — зашла Трейси и сказала:

— Штука вот в чем: то, что между твоей мамой и мной, — это между твоей мамой и мной. Я даже не понимаю, зачем ты сюда сегодня пришла, вот честно.

— Я просто пытаюсь понять, зачем тебе…

— Ага, но так в этом-то все и дело! Между тобой и мной уже не может быть никакого понимания! Ты сейчас — в другой системе. Такие, как ты, считают, будто они все могут контролировать. Но меня ты не сможешь!

— Такие, как я? Ты о чем это вообще? Трейс, ты уже взрослая женщина, у тебя трое чудесных детей, тебе правда нужно взять в руки эту свою делюзию…

— Можешь это называть как угодно шикарно, солнышко, — но есть система, и вы со своей ебаной матерью обе в ней.

Я встала.

— Хватит преследовать мою семью, Трейси, — сказала я и целеустремленно вышла из кухни, Трейси — за мной, через гостиную и к выходу. — Если так будет продолжаться, вмешается полиция.

— Ага, ага, идешь — иди, — сказала она и захлопнула за мной дверь.

В начале декабря Эйми вернулась проверить успехи своей академии — приехала со свитой поменьше: Грейнджер, Джуди, ее взбалмошная помощница по электронной переписке Мэри-Бет, Ферн и я, без прессы и без особой повестки дня, — ей хотелось предложить устроить на участке самой школы клинику полового здоровья. В принципе никто этому не противился, но все равно очень трудно было понять, как ее публично называть «клиникой полового здоровья» или как осмотрительные отчеты Ферна о половой незащищенности здешних девушек — материал для них собирался медленно и с огромной долей доверия через нескольких местных учительниц, которые сами многим рисковали, соглашаясь с Ферном поговорить, — можно вывести на обсуждение всей деревни, не вызывая межличностного хаоса и обид, а то и завершения всего нашего проекта. В самолете по пути сюда мы как раз это и обсуждали. Я, запинаясь, пыталась поговорить с Эйми о необходимой щепетильности, о том, что я сама понимала в местном контексте, думая про себя о Хаве, а Ферн гораздо более красноречиво обсуждал прежние вмешательства одной немецкой неправительственной организации в дела близлежащей деревни мандинка, где женское обрезание практиковалось всеми, и немецкие медсестры обнаружили, что косвенные подходы встречались тут благоприятнее, нежели более непосредственное осуждение. Эйми хмурилась от таких сравнений, а затем снова продолжила с того, на чем остановилась: