Советские партизаны. Легенда и действительность. 1941-1944 - Армстронг Джон

Иногда, если район действий партизан являлся подходящим для такой работы, листовки были адресованы представителям определенной национальности. В частности, листовки к латышам, литовцам и эстонцам всегда составлялись именно таким образом и были написаны на их родном языке. Примеров обращения к отдельным национальным группам на Кавказе не обнаружено, иногда, правда, делались ссылки на местный патриотизм и традиции кубанских казаков. На Украине и в Белоруссии появлялись листовки как на родном, так и на русском языке; листовки, подготовленные оказавшимися в окружении военными и членами подпольных комсомольских групп, по большей части были на русском языке; листовки партизан и подпольных райкомов и обкомов выходили и на русском, и на родном языке. Часто, в попытке затронуть национальные чувства, эти листовки начинались с таких обращений, как «Белорусы!» или «Сыны Украины!». Разумеется, листовки на украинском или белорусском языках, всем остальным мало отличавшиеся от подготовленных в России пропагандистских материалов, стремились избегать великорусских лозунгов, однако «всесоюзный» патриотизм всегда присутствовал в этих листовках.

Часть листовок, хотя они и составляли меньшинство, содержали призывы к определенным социальным и экономическим группам населения. В этих случаях содержание листовок приводилось в соответствие со стоявшей целью, в особенности если листовки можно было распространять среди рабочих заводов или колхозников. К железнодорожным рабочим, например, могли обращаться с призывами разрушать железнодорожные пути; рабочих обычно пытались убеждать, что им жилось лучше при советском режиме, чем в немецком рабстве. Наиболее часто среди таких адресованных определенной группе населения листовок встречаются призывы к крестьянам, что было вполне логично, учитывая состав населения в районах действий партизан. Если обращение «Колхозники!» повторяется от начала до конца оккупации, то в период попыток умиротворения населения (конец 1941 – конец 1943 года) листовки часто были обращены с призывами к «крестьянам» – термин, которого стремились избегать в официальной советской лексике с начала 30-х годов[233]. По содержанию обращенные с призывами к крестьянам листовки мало чем отличались от других листовок, исключением являлось более частое упоминание аграрных проблем, чего старались избегать в листовках, адресованных городскому населению.

Лишь небольшая часть листовок была обращена непосредственно к интеллигенции. Там, где такие листовки появлялись, они лучше других демонстрировали способность их авторов приспособить стиль и содержание для воздействия на эту группу населения. Например, датированная октябрем 1942 года листовка, адресованная «интеллигенции временно оккупированных районов Ленинградской области», демонстрирует большую изобретательность. Цитируя одну из книг Раушнинга, а также Main Kampf Гитлера, она подчеркивает «небывалый подъем науки, искусства и литературы» при советском режиме, в чем проявляется его отличие от варварства немцев, разрушающих памятники искусства, музеи и школы. В отличие от грабительской политики немцев при советском режиме «человек получил уникальную возможность для приложения своих творческих сил. Право на труд, право на отдых, право на образование, право на уход по старости и получение помощи по инвалидности стали неотъемлемыми правами каждого советского человека». Тем самым листовка преследовала цель вызвать чувство ностальгии среди «колеблющейся» и по большей части безработной интеллигенции в оккупированных немцами районах.

Часть партизанских листовок обращалась с призывами к «женщинам» или «матерям, женам и сестрам», пытаясь сыграть на их равном положении с мужчинами в советском обществе. Чаще листовки, адресованные женщинам, были лишены идеологической подоплеки и содержали конкретные инструкции, такие, например, как: «Прячьте все продовольствие от немцев!» или «Не стирайте немцам белье!». Значительная часть призывов была обращена к молодежи. Отчасти это объяснялось острой необходимостью привлечения на свою сторону и партизанами, и немцами молодых людей для замены погибших или использования их в качестве рабочей силы; отчасти причиной этого было особое рвение, проявляемое подпольными комсомольскими группами в ведении пропаганды среди населения.

Объектами приложения пропагандистских усилий в 1941 году были оказавшиеся в окружении красноармейцы, которых призывали вступать в партизаны, а в 1943–1944 годах ими являлись собиравшиеся эвакуироваться вместе с немцами гражданские лица, которым обещали, что скоро их страдания закончатся, и предрекали страшную судьбу в Германии, если они последуют за отступающими немецкими войсками.

Большинство партизанских листовок мало чем различалось по своему содержанию. Но в ряде случаев (например, призывы к интеллигенции и к различным группам украинского населения) благодаря, по всей видимости, отдельным людям, отвечавшим за их выпуск, они демонстрировали необычайную гибкость и изобретательность.

«Путем устной и письменной пропаганды и агитации, изданием подпольных газет и многочисленных листовок, проведением тысяч собраний и лекций среди населения партийные и комсомольские организации вовлекали всех способных носить оружие в священную борьбу с захватчиками»[234].

Именно так официальная советская версия трактует использование партизанами различных средств ведения психологической войны. Особый акцент на устном и печатном слове соответствует советской концепции широкого использования «агитации». В одних случаях средства выбирались в зависимости от целей партизан; в других выбор средств определялся возможностью или невозможностью их использования. И наконец, если печать может считаться «официальной» советской пропагандой, то слухи часто использовались для распространения находящихся под запретом идей.

Ha начальном этапе партизанского движения устное общение было практически единственным средством пропаганды для партизан. Во многих случаях «пропаганда» ограничивалась проводимыми с местными жителями индивидуальными беседами, призванными заставить их присоединиться к партизанам или удержать от сотрудничества с врагом. Эту примитивную пропаганду вскоре сменила более изощренная форма «агитации», представлявшая собой призывы к саботажу, неподчинению приказам немцев и разрыву с оккупационным режимом. Помимо того, на раннем этапе убеждение занимало основное место в проводимой партизанами психологической обработке, в частности, ею пользовались для вовлечения в партизанское движение оторванных от своих частей красноармейцев и перемещенных гражданских лиц.

На раннем этапе по мере усиления сплоченности партизанских отрядов индивидуальные «разговоры» сменялись собраниями и «массовой агитацией». Например, действовавший к востоку от Витебска отряд под командованием Шмырева провел в июле и августе 1941 года двенадцать политических митингов. Другие отряды, перемещаясь из деревни в деревню в поисках продовольствия и убежища, проводили с местными жителями беседы, сообщая им «последние известия» о положении на фронтах (в собственной интерпретации), призывая оказывать помощь и в ряде случаев отдавая приказы. «Массовые митинги» продолжали оставаться главным видом психологической обработки до конца оккупации.