Шесть подозреваемых - Викас Сваруп

— Экети просит прощения. Я буду делать все, как вы скажете. Только пошлите меня обратно на Гауболамбе.

— Для начала клянись повиноваться каждому моему приказу.

— Экети клянется кровью духа.

— Вот и отлично, — смягчился Ашок. — Тогда я, пожалуй, отправлю тебя на родину. Но не сразу. Нужно еще закончить кое-какие дела. А пока поработаешь у меня слугой. Понял?

Онге кивнул.

— А что ты делал в Аллахабаде? — спросил Ашок.

— Ничего. Убивал время, — сказал Экети.

— Успел посмотреть Maгx-Мела?

— Да. Вообше-то я только что оттуда.

— Повезло тебе, что в живых остался. Там совершили теракт, причем один из крупнейших. Говорят, бомба прикончила человек тридцать, не меньше.

— Вы тоже там были?

— Да. Это тебе плевать на свое племя, а я продолжаю искать священный камень.

— И что, он у вас?

— Нет, — с сожалением ответил Ашок. — Во время паники после взрыва кто-то раньше меня наведался в шатер Свами Харидаса.

— Значит, мы навсегда упустили святыню?

— Не знаю. Надеюсь, рано или поздно камень объявится, когда вор попытается его сбыть.

— А куда вы теперь собираетесь?

— В Джайсалмер, мой родной город. И кстати, мы едем вместе.

Утром они уже были в Джайсалмере. На станции царили неумолчный гвалт и оживление, как на рыбном базаре. Зазывалы потрясали плакатами, рекламируя самого разного рода гостиницы; таксисты и рикшаваллы навязывали пассажирам свои услуги; целые толпы комиссионеров соблазняли прибывающих большими скидками на сафари на верблюдах и бесплатными поездками на такси.

Ашок поморгал на пламенеющее солнце и вытер потный лоб носовым платком. Даже теперь, в конце февраля, воздух сухо потрескивал от жары, будто напоенный электричеством.

Похоже, чиновник знал в Джайсалмере всех и каждого.

— Пао лагу,[178]Шакхават-джи, — обратился он к начальнику службы пути на вокзале.

— Кхамма гхани,[179]Джаггу, — приветствовал он владельца кафе-закусочной, а тот заключил Ашока в теплые объятия и предложил ему прохладительный напиток.

— Это мой город. — Чиновник погрозил туземцу пальцем. — Попробуй выкинуть какой-нибудь фокус, и глазом не успеешь моргнуть, как я все узнаю. Ясно тебе?

Онге кивнул:

— Экети поклялся кровью духа, Экети не нарушит своего слова. Иначе гнев онкобоукуе постигнет его, убьет и превратит в духа, обреченного вечно скитаться в подземном мире.

— Жалкая участь, — усмехнулся Ашок. — Такого ты себе точно не пожелаешь.

Видавший виды авторикша с шумом и грохотом помчался вперед, петляя в узких городских переулках. Экети смотрел на постройки, сгрудившиеся в кучи, на коров, примостившихся посреди обочины, на женщину с кувшином воды на голове… И вдруг закричал:

— Стой!

— Что такое? — спросил Ашок, явно раздраженный лишней помехой.

— Смотрите! — Онге ткнул пальцем перед собой.

По дороге неторопливо брели три верблюда.

— В первый раз их видишь? Совершенно безобидные твари! — засмеялся чиновник и велел водителю трогаться дальше.

Вскоре они оказались на уличном рынке. Местные дамы в ослепительных красно-оранжевых одхни,[180]с руками, сияющими от множества браслетов, толпились у лавок с одеждой и торговцев фруктами. Мужчины с весьма внушительными усами, напоминающими руль мотоцикла, щеголяли в красочных тюрбанах. И вот вдалеке, за пеленой пыльно-знойного марева, выросла величественная цитадель из желтого песчаника, похожая на зыбкий мираж. Внушительные крепостные стены, изящные скульптурные башни храмов и девяносто девять бастионов, пронизанные медовым светом, — все это казалось видением из древней арабской сказки.

Экети даже потер глаза: может, померещилось?

— Что это? — благоговейным голосом спросил он у Ашока.

— Джайсалмерский форт. Нам туда.

Авторикша со скрипом взбирался по склону холма Трикута, на вершине которого расположился золотой форт. Огромные ворота комплекса открывались на мощеную площадку, откуда во всех направлениях путано разбегались узкие улицы. Здесь же, на тротуарах, сплошь и рядом торговали цветастыми лоскутными коврами, поделками из камня и куклами. Музыкант в тюрбане пиликал смычком по струнам саранги[181]под звон ручных цимбал, которыми потрясал его столь же ярко одетый товарищ на потеху собравшейся вокруг стае иностранных туристов, наперебой щелкающих фотоаппаратами.

Между тем авторикша продолжал движение, и форт оказался подлинным городом внутри города. Облик великолепных старинных зданий — хавели[182]— обезображивали рекламные щиты, растяжки, электрическая проводка, но зато прихотливые резные узоры ажурных фасадов являли глазам самую что ни на есть изумительную поэму в камне. В укромных кривых закоулках тоже кипела жизнь. На каждом углу были маленькие лавки, где продавалось все, что угодно, от мыла до гвоздей. Вдоль дороги сидели лоточники, рядом с которыми высились груды яблок и апельсинов. Бородачи-портные под громкое блеянье коз ловко строчили на швейных машинках с педалями. К оглушительной бодрой музыке, доносившейся из придорожных закусочных, примешивались храмовые песнопения джайнов. По ветхим крышам домов бегали дети, пуская воздушных змеев. Коровы лениво жевали жвачку прямо среди дороги.

Когда впереди вырос ряд глинобитных, крытых соломой лачуг, Ашок направил водителя к дому своих предков, трехэтажному хавели обветшалого вида с решетчатыми окошками. Резная, обитая железными гвоздями деревянная дверь оказалась не заперта, и чиновник с островитянином беспрепятственно прошли во двор.

Тут на пороге веранды появился высокий худой мальчишка лет тринадцати, одетый в белую курту-пиджаму.

— Чачу![183]— восторженно завизжал он и бросился им навстречу.

— Как ты подрос, Рахул! — проговорил чиновник, обнимая его с неожиданной теплотой.

— Конечно, дядя, мы же пять лет не виделись, — ответил тот.

— Скажи-ка, бхабхиса дома? — осведомился Ашок.