От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

То один пожар, то другой вынуждают нас двигаться в объезд. Пожарище на главной площади. Мы оказались в тупике. Свернуть некуда, переулок, больше похожий на пешеходную дорожку, чуть шире автомобиля. Прямо перед нами дорогу, прямо по ее центру, блокирует здоровенный гранитный столб, чуть меньше метра высотой. Я всегда испытывал ужас перед ездой задним ходом. На низкой передаче двигаюсь вперед, пока практически не упираюсь в столб и, надеясь, что он вкопан не очень глубоко, плавно, но сильно давлю на педаль газа. Столб поддается безо всяких усилий, хоть и слегка царапает днище автомобиля. Короткий, засыпанный пеплом участок пути, и еще один такой же столб, который мы сносим тем же манером. Автомобиль не поврежден. Снова выбираемся на главную дорогу, пригодную для машин, делаем несколько поворотов и попадаем на трассу в сторону Арсхота.

Два моих товарища, распластавшиеся на больших передних крыльях, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям, вернулись на свои места в машину, к молодым дамам, которые едут вместе с нами и о которых я еще не упоминал. Это жена Эме и Мади, которая собирается воссоединиться со своим немецким женихом то ли в Беттбурге, то ли в Бенсберге, точно не помню, а третья – Лине. Она тоже, если я правильно понял, едет к кому-то в Германию. Я не упоминал о них раньше потому, что это меня мало касалось! Теперь все в машине, и «Пежо» парашютистов следует за нами, словно тень.

Дорога полупустая, и лишь тонкие лучи затемненных фар пробивают две дорожки в кромешной тьме. Разговоры смолкают, пассажиры дремлют. Проезжаем Дист, весь город спит. Затем Беринген, Леопольдсбург, Хехтел и Бре. Еще ночью мы добираемся до Венло, где останавливаемся возле кафе, в котором сквозь закрытые жалюзи пробивается свет. Впервые с момента выезда из Брюсселя мы немного приходим в себя, оживляемся. Входим в заведение и видим, что здесь уже отдыхают немецкие солдаты. После импровизированной поверки тоже укладываемся, дабы хоть немного поспать. Уже наступило 4 сентября.

Проснувшись через несколько часов, я обнаруживаю, что мой чемодан, привязанный сверху багажника, украли. Проклятые голландцы! У меня осталось только то, что надето на мне. Я делаю быстрый обход окрестностей – глупая, напрасная трата сил. И снова в путь. Пересекаем границу, минуем Крефельд, Дюссельдорф и от него двигаемся на Кельн, где мне нужно ненадолго навестить друзей, чтобы успокоить их и показать, что я все еще жив. Затем на Вупперталь, и вот мы уже в Унне. Мы без проблем миновали несколько дорожных блокпостов и контрольных пунктов, поскольку нашли в машине Ausweis, пропуск на глянцевой красной бумаге за подписью самого Юнгклауса[91]. Этот пропуск гласил примерно следующее: «Всем гражданским и военным властям: оказывать предъявителям сего всемерную помощь в их запросах и передвижении». Все шло хорошо до самого Дюссельдорфа, куда нам пришлось вернуться, чтобы покинуть Унну.

7 сентября в 22:00 прибываем в SS Polizei Stab, штаб полиции СС, и на аэродром Дюссельдорфа. Здесь наше положение меняется! Мы снова пешие, но по-прежнему военные. Нам приходится оставить машину здесь, и, переночевав, мы двигаемся на поезде в направлении Падерборна, в который прибываем 9-го в 6:00 утра. Мади осталась в Дюссельдорфе, зато у нас теперь три новобранца: сестры Рене и Симон М. А., а также Бетси Б., следовавшие с нами до Падерборна. 10-го мы минуем Хильдесхайм, чтобы завершить свое путешествие в Харзуме. Это небольшой городок близ гор Гарца, севернее Хильдесхайма. В нем мы обнаруживаем колонию бельгийских изгнанников, семей легионеров и членов рексистского движения, укрывшихся здесь, по крайней мере на данный момент, от террора, развязанного против нас безответственными людьми или уголовными элементами, которым есть за что ответить, или теми, кто ищет повода присвоить себе имущество своих жертв. Потому что меня не убедить в том, что те, кто верит в справедливое правосудие, могли бы участвовать в подобных актах террора, происходящих в нашей стране.

Среди беженцев несколько демобилизованных или находившихся в Бельгии легионеров запаса, в том числе старшина Хоффман и лейтенанты Гре… и Гро… из Валлонской гвардии. Одни семьи разместили у местных жителей, другие в кафе, и нас поселили таким же образом.

48 часов спустя мы с Раймоном докладываемся в Reserve-Lazarett, госпитале, размещенном в женском монастыре, в деревне, где и остаемся. Наступает воскресенье, и монахиня приглашает нас в монастырскую часовню на мессу, но нам идти не хочется. В полдень другая монахиня приносит еду. Поскольку нам кажется, что обед не закончен, я делаю замечание, что не хватает десерта, как у остальных больных и раненых. На что она, совершенно серьезно, но не без легкой иронии, хотя на ее поджатых тонких губах не видно и следа улыбки, отвечает: «Десерта нет, поскольку вы наказаны за то, что не присутствовали на мессе! Но вы можете исправить свою вину, покаявшись прямо сейчас!»

Ушам своим не верю! Нам смешно, но я спрашиваю себя, не придется ли потом плакать? Много лет спустя я все еще думаю об этом. Все же, не углубляясь в причины нашего «военного поражения», я не могу удержаться, чтобы не прибегнуть к довольно красочным выражениям, к которым добрая сестра, несомненно, не привыкла, дабы дать ей понять, что она может делать с моим десертом все, что ей заблагорассудится. Наверняка вы понимаете, что я хочу сказать, не осмеливаясь дословно изложить свои слова на бумаге! Ответ не заставляет себя ждать! Пару часов спустя дверь распахивается настежь, словно от порыва урагана, и перед нами предстает фельдфебель, весь красный от гнева! Мы храним спокойствие. Так оно лучше, и, даже не слушая, знаем, что он говорит! Насколько я понимаю, он грозит нам серьезными дисциплинарными взысканиями, возвращением в часть и т. п. Очень спокойно, не вдаваясь в детали, я говорю ему, что завтра мы собираемся в Хильдесхайм. С этим он и покидает нас, ругая почем зря на прощание.

На следующий день мы докладываемся в Hauptlazarett, главном госпитале Хильдесхайма, и предстаем перед Stabsarzt, капитаном медицинской службы, которому объясняем перипетии вчерашнего дня. Он внимательно и не без удивления выслушивает нас, успокаивает и велит прийти завтра утром, между 10:00 и 11:00. На следующий день, в назначенный час, мы с Раймоном ожидаем в вестибюле госпиталя перед дверью главного врача. Немного погодя появляется фельдфебель из Харзума, который делает вид, будто не узнает нас, пока вместе с нами ждет пару минут в вестибюле. После чего его приглашают в кабинет. В течение десяти-пятнадцати минут из-за двери слышится ругань, после чего она распахивается, выпуская нашего белого как полотно фельдфебеля. Видимо, проблема решена, и мы вольны ходить или не ходить на мессу без того, чтобы выслушивать детские угрозы от кого бы то ни было. И надеемся, что дело не получит дальнейшего развития. Нас приглашают в кабинет и сообщают, что все улажено. В дальнейшем нами будут заниматься здесь, и мы, если хотим, можем остановиться у местных жителей, поскольку госпиталь переполнен, а мое состояние не требует дальнейшей госпитализации.

15 или 16 сентября отправляюсь в Бакеде, навестить родителей своего друга, Эмиля, погибшего под Новой Будой, и там же я встречаю мадам Маттис, с которой незнаком. 18-го я еду в Акен на Эльбе, чтобы провести три дня вместе со своим старшим братом и его женой. 23-го возвращаемся в Харзум, где мы тогда проживали у местной семьи, а в конце сентября съезжаем от них, потому что находим отдельное жилье в Хильдесхайме. Здесь мы проводим счастливый месяц.