Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

— Одна.

— Одна и будешь.

Хоть были сумерки, девушка все же узнала, что перед нею Федоров Ванька.

— Одна и будешь, — повторил он. — Степку я вдрызг избил.

Настя пошла быстрей, а вслед ей Ванька кричал:

— Я буду провожать тебя. Ха-ха-ха!

Настя не спросила у Степы, почему он не встретил ее, и он ничего не сказал в свое оправдание. Она как будто не замечала кровоподтека под его глазом, он тоже не говорил о нем.

На другой день, уходя в школу, девушка предупредила:

— Встречать меня не выходи!

— Почему?

— Я не знаю, когда вернусь, у нас сегодня литературный вечер.

— Я дойду до школы.

— Не надо.

— Тебя может обидеть Ванька.

— Не обидит.

— Я все-таки приду.

— Приходи, если хочешь, чтобы я рассердилась.

Вечером Степа попытался пройти в город, но Ванька по-вчерашнему преградил ему дорогу, и парень вернулся. Он боялся вторично начать драку, у него еще не утихла боль в спине и руках.

Настя пришла в обычное время.

— Видишь, меня никто не тронул.

— А вечер был?

— Его отложили, будет через неделю.

— А чего ты запыхалась?

— Я бежала.

За девушкой всю дорогу шел Федоров Ванька. Он насвистывал и не думал приставать с разговорами, но ей было как-то не по себе, и она пустилась бежать.

— У-ух! — ухнул Ванька, а девушка понеслась еще быстрей.

Все следующие дни она и уходила одна, и приходила запыхавшаяся, красная. Настя боялась Ваньки, который всякий вечер, насвистывая, шел за ней, но признаться Степе стыдилась и боялась, что будет новая драка.

Видел Степа Настино беспокойство, догадывался, что виноват здесь Ванька, но поделать ничего не мог. Он беспрестанно думал, как отомстить обидчику, как усмирить его, и видел только одно средство — побить, напугать.

Не так уж трудно сладить с одним Ванькой, но у него целая компания, надо сладить и с ней.

IX. ВЕЛИКИЙ ВОГУЛ

Комсомолец Коркин объявил, что в ближайшую субботу состоится экскурсия молодых рабочих на гору Благодать, запись в клубе и взнос два рубля.

В субботу утром экскурсанты с котомочками собрались у клуба. Настя была среди них, пришел и Степа с узелком. Экскурсию сопровождали комсомолец Коркин и Охрана труда — Кулькова. Над ней весь путь до станции подшучивали:

— Как это ты решилась поехать, а если без тебя директор пол в бараке разберет?

— Разберет, другой настелет, — смеялась Охрана труда.

— Нет, все-таки оставить рабочих на два дня…

— Директор отдохнет, кровь ему не буду портить.

— Ишь, за директора вступаешься, значит, все враки, что ты на ножах с ним.

На вокзале к экскурсии присоединился работник музея Кучеров. Он был в своем неизменном виде «Старье берем» — одет в потасканное пальтецо, обут в замызганные, стоптанные сапоги, в одной руке чемодан, в другой портфель, на спине рюкзак.

— Вы, товарищ Кучеров, с нами? — спросил его Степа.

— Это наш руководитель, — ответил ему быстрый на все Коркин.

— А что вас интересует? — спросил Степу Кучеров.

— Я забыл фамилию третьего Степана. Скажите, пожалуйста!

— Э… это что же? Э… какого Степана?

— Вы говорили, что есть три больших Степана. Знать их надо каждому. Двух я запомнил, а третьего позабыл.

— Каких запомнил?

— Разина и Халтурина.

— А третий Чумпин. Вот сегодня к нему едем. Помню, говорил. Ты из Дуванского, тоже Степан?

— Степка Милехин, дяди Якуни племянник.

— Парень с большим именем. — Кучеров похлопал Степу по спине. — И сам будь большой! Как поживает Якуня?

— Помер. Я дудочку привез, могу отдать вам.

— Это не к спеху, занесешь как-нибудь. Помер. Жалко. Святой был человек, безобидный. Про Чумпина я буду потом рассказывать.

День был теплый и удивительно ясный, земля переживала бабье лето. Деревья начинали ронять увядшую листву, которая в последние дни своей жизни окрасилась в яркие цвета, точно родилась в пламени мартена. В воспоминание о весне на скошенных полянах поднималась густая зеленая отава. Многие цветы расцвели по второму разу. Далекие горы синевели нежней, чем в мае. Ветра не было, этот неустанный бродяга где-то отдыхал, и бескрылые облака неподвижно остановились на небе. Поезд, как молодой задорный жеребенок, быстро поднимался на горы, еще быстрей скатывался в долины, фыркал и звонко покрикивал гудком.

Все экскурсанты толпились у окон и на площадках, среди гор находили знакомые, на станциях перекликались с публикой, то затягивали песню, и она легко пелась под стук колес.

Кучеров называл стоявшие на пути заводы, поселки, рассказывал, когда и кем построены они, какое в них производство. Он часто переводил разговор на гражданскую войну, в которой сам участвовал. Перед слушателями «оживали» белые и красные армии, окопы и проволочные заграждения. Чьи-то дымки над горами, над лесом напоминали о биваках и воинских ночлегах.

— Каждый вершок полит человеческой кровью, у каждой горы братская могила, — вставил вездесущий Коркин.

— Из-за чего? — спросил Степа, не подумав.

Коркин глянул на него быстро, строго, парню показалось, что он назовет его дураком или еще хлеще, но комсомолец