От матроса до капитана. книга 2 - Лев Михайлович Веселов

сам знаешь. Теперь в отличие от других на судне ты единственный, кто не имеет права на ошибку. Я сказал, не имеет, но это не значит, что в твоей жизни ошибок больше не будет. У нас и в груди, и в штанах то же самое, что и у матроса. Так же хочется и девок потискать, и "пузырь раздавить", покуролесить после рейса. Ан не моги, с нас спрос особый, за все в ответе. Вот и выходит, коли плоть неукротима, вот здесь, — он указал на голову, — все в нужную сторону должно быть направлено, как гиросфера в гирокомпасе всегда на норд направление держит. И пока при делах, отключаться не имеешь права.

— Ну, ты, курат, и завернул. Тебя послушать — капитан святой человек получается. Ерунду ты говоришь. Много думать вредно. Я думаю, нужно просто быть хитрее, дело свое знать и голову не терять. Людям все равно, что ты говоришь и думаешь, главное, что делаешь. Капитан может делать все, что захочет, лишь бы польза от этого была для судовладельца и экипажа, ну и для себя, конечно.

— Аполитично рассуждаешь, Уно, а как же партия и правительство? Как выглядит без заботы о них твой моральный облик? Вот поэтому и не висит на доске почета твое фото, не пишут про тебя в газетах.

— Зато про тебя много пишут, только без фото и все в разделе нарушений или "Партком постановил…". А я сижу себе тихо, как мышка, и делаю все, что нужно и что хочу. Только такие дураки, как ты, дергают медведя за хвост. А партия и правительство — се он не мой вахта, курат, они о себе давно позаботились.

— Вот поэтому-то ты долго без визы плавал, несознательный элемент, прямо скажем, вредный элемент для молодых капитанов. Посмотри, Михалыч, где ты видишь здесь мышку? Это же пережиток буржуазного времени, эстонский мерин-тяжеловоз. У него при излишнем водоизмещении рубка, — он постучал пальцем по голове, — обеспечивает только минимум жизненных задач — процессы пищеварения и судовождение в пределах Балтийской лужи. Я молодому капитану хочу поведать не только таинства науки шарканья ножкой по паркету и писания угодных рапортов, а и тактику поведения на судне, которая помогает не потерять уважение в глазах экипажа, от чего чаще всего и зависит срок капитанства. А ты, килькоед несчастный, даешь вредные советы, и при этом ведешь антипартийные разговоры.

— А как насчет уважения к самому себе, Эраст Николаевич? — перебил я, желая предотвратить перепалку. — Ведь без него уважения и других не добьешься.

Меллер замер удивленный, а Уно довольно захихикал: — Как он тебя, Эраст. Они, молодые, теперь и тебе, старому демагогу, нос утрут. У тебя опыт, а у них знания. У нас в башке виски да пиво булькает, у них — энциклопедия страницами шелестит.

Меллер смотрит на друга удивленными глазами. — Да ты оказывается эстонский Цицерон, но вот самокритику, насчет виски и пива, одобряю. Как никак, для тебя это большой прогресс, сменил пиво в голове на смесь с более благородным напитком.

Уно становится задумчивым и видно, что он ждет от своего друга очередного укола, но тот говорит миролюбиво: — Ну ладно, господа капитаны. Пошутили, и хватит. Скажи, с чего начнешь, — спрашивает он меня.

Я отвечаю честно: — Еще не решил. С документов, конечно, потом провожу капитана, встречу наставника, а что дальше, с отходом видно будет.

— Ты, главное, не спеши. Рейс на пару недель, за это время и разберешься, — советует Уно.

— Не так уж много у тебя времени. Помни, в Таллин должен прибыть с готовым решением. Леемет копаться не будет, ему резона нет, а к тебе в родном порту вопросов много будет. Хорошо, если удастся обойтись без инспекторского осмотра, но надлежащий порядок должен успеть навести, — подвел итоги Меллер, и, посмотрев на часы, расставил чашки и заварил кофе. Ровно без пятнадцати двенадцать, подняв за меня по рюмке, два старых, к тому времени бывших не в фаворе у начальства, но легендарных на судах капитана проводили меня в путь на целых тридцать пять долгих лет. Делали они это, конечно же, от души и с самыми наилучшими пожеланиями, как благословляют людей друзья, провожая в нелегкую дорогу. Обоих уже давно нет, но нередко я вижу их во сне такими, какими они были тогда. Человеческая память, в отличие от самих людей, остается неизменной и не подвластна времени и политическим переменам, если конечно она есть, а человек верен самому себе.

Плотный ноябрьский туман не собирался отступать, поставив мутную завесу, в которой растворились город, пакгаузы, портальные краны, стоящие у причалов суда. Добираться до судна пришлось по памяти, внимательно глядя под ноги и придерживаясь направления по сигналам наутофона, гудевшего нудно и устало. Порт не работал, можно было не спешить.

Трюма на судне были уже закрыты, главная палуба блестела от воды, матросы заканчивали мойку кормовой палубы и надстройки. Судно сразу преобразилось, белоснежная надстройка, ровный черный борт, мачты и грузовые стрелы цвета слоновой кости придавали небольшому теплоходу легкость и изящность. Если бы не совсем ровно написанное название на баке и такая же ватерлиния, то даже боцман "Эльвы" Валентин Андроненко смог бы назвать его яхтой, что служило в боцманском понимании лучшей похвалой. От этой мысли мне стало совсем легко и спокойно, и в каюту капитана вошел уверенным шагом. К моему удивлению застал там жену капитана, которая встала при встрече и смущенно поздоровалась:

— Проходите, Борис пошел встречать начальника какого-то отдела и скоро придет. Вы располагайтесь, я пойду в каюту помполита, вот только рубашки мужа возьму да нитки, — она, не поднимая глаз, стала собирать вещи.

— Садитесь, пожалуйста, — стал уговаривать ее я. — Все равно намерен осмотреть судно, поговорить со стармехом. Чемодан с вашего разрешения оставлю здесь.

— Нет, нет. Не уходите, садитесь. Хотите кофе? — Она потянулась к кофейнику и впервые посмотрела на меня. Усталое лицо, в глубине глаз блестят слезы, но взгляд спокойный и доброжелательный.

— Вы меня извините, хотела спросить вас кое о чем. Приехать мне посоветовала Евгения Ильинична, она же сказала, что вы были добры к мужу и очень хотели ему помочь. Хочу поблагодарить вас за это, и не думайте, что мы с Борей плохо о вас думаем. Я да же рада тому, что пришли именно вы, меньше злого и нехорошего выйдет с судна.

— Поверьте, я постараюсь, чтобы так и было, — сказал я, пользуясь паузой.

— Спасибо, я еще хочу сказать, что Боря во всем сам виноват, душа