От матроса до капитана. книга 2 - Лев Михайлович Веселов

у него добрая, всех угостить надо, никому отказать не может. Да и я хороша. Работала много, дети, заботы о доме, а на него времени не хватало. Он порою обижался на это, а я стремилась карьеру сделать, все говорили, что хороший инженер. А теперь вот — всё. Как жить дальше, не знаю? Он без моря не сможет, ведь с двенадцати лет на пароходах рос.

— Вы меня извините, — я решил ее успокоить, — не все потеряно. Ваш муж еще молод, у него хорошее образование, его все уважают. Можно начать все сначала.

Она горько улыбнулась: — Сначала уже не начать. Он ничего другого делать не умеет, а помощником капитана его вряд ли кто возьмет. А уважают его совсем не те, кто нужно. Я решила, что мы уедем из Таллина, да только боюсь, что он не согласится. А как теперь жить, ведь у нас два сына, для которых он был кумиром.

Наш разговор так и остался незаконченным, вскоре пришел капитан вместе с представителем первого отдела, который очень торопился. Он оказался тем мужчиной, который ранее лежал рядом с сейфом, и, как мне показалось, был не столько смущен, сколько зол на меня. Дела сдали быстро. Согласно традиции я в ожидании приезда капитана-наставника пригласил Бориса с супругой отужинать в ресторане вокзала. Это оказалась самая сухая и грустная "отходная" в моей жизни. Капитан был сильно удручен, супруга держалась, но слезы едва сдерживала.

Пройдет совсем немного времени, и капитан уйдет из жизни в результате глубокого инфаркта. В медицинском заключении будет написано, что сердце у него было таким, какое бывает у людей старше на полвека.

БОЛЬШИЕ ЗАБОТЫ НА МАЛЕНЬКОМ СУДНЕ

"Доверяясь стрелочке компасной,

Мы уходим очень далеко.

Кто сказал, что в море не опасно?

Кто сказал, что на море легко?"

Д. Тихонов.

Свой первый рейс я помню до мелочей, хотя и был он довольно простым, несмотря на осеннее плавание. Из-за сильного тумана отход долго не разрешали, выходной фарватер Лиепаи контролировали военные моряки, которые по такой погоде в море выходят редко, как выразился Меллер, "по нужде", но главный диспетчер разрешения все же добился, ему понадобился свободный причал.

На "Фергане", как на всех судах этого типа, стояли радиолокаторы "Створ", которые суда дальше двух миль обнаруживали редко, и плавать в тумане приходилось скорее почти вслепую, выставляя впередсмотрящих, вернее, "слухачей", которые, стоя на баке или крыле мостика, сообщали об услышанных туманных сигналах. Теперь такое кажется странным, но тогда это являлось единственным способом получить информацию о встречных "целях" как можно раньше. Нехитрый список электронавигационных приборов состоял из двух позиций: РЛС, эхолот. О гирокомпасе оставалось мечтать, особенно в рейсах со стальным прокатом или ферросплавами, когда магнитный компас показывал, грубо говоря, куда угодно. В зачаточном состоянии была и связь, по этой причине имелись случаи потери в эфире судов, не вышедших на связь к положенному сроку.

До проливной зоны шли по счислению, уточняя место при наличии надежных радиопеленгов. Чем дальше на запад, тем туман становился плотнее. Капитан-наставник нервничал, я его прекрасно понимал, отвечать за ретивого молодого человека, которого в деле видишь впервые, радости мало. Для меня тот район плавания, который проходил ранее в любых метеоусловиях не менее сотни раз, трудности не представлял, и мы следовали полным ходом, что приводило его в смятение. Он постоянно напоминал мне об осторожности, рекомендовал снизить скорость и не входить в проливы при такой видимости. Может быть, я так бы и сделал, но, видя, как пристально наблюдает за мной экипаж, и особенно старпом, продолжал рейс, практически не сходя с мостика.

Именно тогда я понял, насколько важно не только быть уверенным в своих действиях, но и передать свою уверенность штурманам и экипажу. Это трудная задача, и решить ее можно лишь тогда, когда тебе верят, а для завоевания доверия необходимо немало времени.

За капитана-наставника был спокоен, поскольку твердо надеялся, что в итоге его мнение обо мне изменится в лучшую сторону — победителей не судят, и если ничего в рейсе не случится, плохого обо мне он не скажет. Пусть молодой, пусть не в меру шустрый, главное, чтобы действовал безошибочно, а для этого в данной ситуации опыта у меня было достаточно. Сказывалась практика уже проделанных самостоятельных рейсов, уроки Яхимовича и особенно Юдовича.

Поначалу все шло неплохо, меня беспокоили лишь два моих помощника — старпом и Комраков. Тонкий, но устойчивый запах спиртного свидетельствовал о том, что чиф и в море прикладывается к рюмке, не опасаясь меня, а главное, капитана-наставника, что для меня оставалось загадкой. Если старпом пьет перед зеркалом, рано или поздно это к добру не приведет, постоянно находиться на мостике я просто не смогу, а пьяный "за рулем" в море значительно опасней, чем на земле. Если пьет с кем-то, это еще хуже, не зря "коллективное" нарушение всегда карается более жестоко.

Он, разумеется, прекрасно понимал, что я взял его на заметку, но взгляд старпома словно говорил: — "Ну, давай, устрой мне разнос, покажи свою власть. Вот только доказать ничего ты не сможешь, а капитан-наставник молчит. Пожалуешься ему, экипаж тебе этого не простит, сиксотов на судах не любят. Вахту я несу исправно, судно в порядке, так что лучше не трогай меня, капитан".

Появление первого помощника на судне в день отхода меня расстроило по другим соображениям. Это был известный всему пароходству Дмитрий Степанович Комраков, фигура легендарная, герой многочисленных анекдотичных историй, да и возраста предпенсионного. Складывалось впечатление, что кто-то специально комплектует экипаж из людей значительно старше меня, я на судне по годам был самым младшим. Невольно приходила мысль, что, возможно, это месть начальника отдела кадров за историю с капитаном Гольдштейном или парткома — за комиссара с "Эльвы". В любом случае, похоже, кто-то очень хотел, чтобы я свернул себе шею на первых шагах. После недолгих раздумий решил, что с решительными действиями лучше подождать до Таллина, не обостряя отношений до конца рейса, памятуя, что любой плохой мир лучше войны.

Как только вошли в пролив Каттегат, видимость улучшилась и появилась возможность отоспаться перед приходом в порт. Отдав приказания по вахте и приняв душ, заснул сном, прервать который могли только свисток переговорной трубы, авральный звонок, резкий поворот или остановка двигателя. Проснулся от чувства непонятной тревоги и вибрации корпуса. Создавалось впечатление, что судно намотало на винт сети или погнуло винт. Быстро оделся, вышел на верхнюю палубу и в свете отличительного огня увидал,