Чеширская улыбка кота Шрёдингера: мозг, язык и сознание - Татьяна Черниговская

Дискуссия вокруг вопросов когнитивного развития, основывавшаяся на анализе работ Фодора о концептах, продолжалась с участием его самого и специалистов из разных областей знаний, включая Ст. Лоренса. Э. Марголиса, Дж. Макклиланда, А. Гопник, Ф. Кейла, Д. Джентнер и др. Основной предмет обсуждения – радикальный нативизм Фодора, согласно которому репертуар концептов-примитивов у человека большей частью является врожденным, а не есть результат научения в процессе овладения опытом. Базисные врожденные концепты-примитивы сводятся, насколько сейчас известно, к списку примерно из тридцати единиц: связанные с пространством и движением в нем – начало «пути», конец «пути»; внутрь «контейнера», из «контейнера»; на поверхность, с поверхности; вверх, вниз; соединение; контакт; ритмическое/прерывистое движение, прямое движение; живые объекты, начинающие двигаться без внешних воздействий (связей и контактов) и ритмично; неодушевленные объекты, для движения которых нужны внешние воздействия, и т. д. Считается, что концепты организованы иерархически и, следовательно, представляют собой систему. Эта система генетически заложена в мозгу человека, где есть также механизм генератора новых концептов, обеспечивающий возможность формулирования гипотез [Fodor, 2001, 2005].

В отличие от Юма, который считает, что все когнитивные (как мы бы сейчас это назвали) концепты вырабатываются на основе опыта, но могут быть сведены к врожденным сенсорным примитивам, Фодор, в целом согласный с этой логикой рассуждений, настаивает на том, что оснований для редукции всех концептов к сенсорным прототипам нет: таких редукций оказывается очень немного и приходится признать, что основные концепты-примитивы не есть результат жизненного опыта. Нетрудно догадаться, что такая позиция вызвала резкие возражения, что не разрешило спор ни в коей мере.

В такой же мере неразрешимыми остаются споры о модульной или сетевой организации языковых и иных когнитивных процессов, врожденности и даже генетическом статусе языковой способности, о свойствах и самом содержании понятия сознания, ментальных репрезентаций и возможности формирования модели Другого (Theory of Mind) в онто- и филогенезе.

Я сочла возможным привести эти примеры, чтобы подчеркнуть, что кризис налицо и способы его преодоления даже и в нашей дискуссии варьируют от пылкого радикального романтизма В. М. Аллахвердова до моего собственного кантианского пессимизма. Это не значит, впрочем, что я отрицаю главный тезис Виктора Михайловича Аллахвердова: с радикально когнитивистской точки зрения, цель организмов – не выживание, а познание. С поправкой – цель существования человека… Является ли это целью других биологических видов, во всяком случае не высших, абсолютно неизвестно, и не представляется возможным это установить. Другое утверждение, что все психические явления суть явления познавательные и могут быть описаны в терминах логики познания и процессов переработки информации, тоже не вызывает возражений в целом, но требует разъяснений последняя его часть: какова именно логика и что за процессы (см. начало данной статьи). А вот с соображением о том, что нельзя даже пытаться локализовать сознание в структурах мозга, ибо неизвестно, что конкретно должно быть локализовано, спорить трудно.

На вопрос о том, какие факторы препятствуют столь необходимому сближению разных дисциплин на когнитивистской почве, ответ очевиден по крайней мере в одном аспекте: отсутствие осознания критичности специфического антропоцентрического подхода, невозможность более экстраполировать методы изучения примитивных рефлексов, подвергающиеся сомнению уже и для экспериментов с животными, на сложные психические процессы. Стоит вспомнить не только воронку Шеррингтона, но и концептуальную нервную систему (CNS) Хебба. Предельная сложность и специализированность, едва ли не «когнитивность» тонких нейронных механизмов, не говоря о макропроцессах, происходящих в мозгу, заставляет нас относиться к принципиальной многомерности описания и трактовки очень серьезно.

В этой связи следует обратиться к новой психофизиологии, которая формируется на основе положений А. А. Ухтомского о доминанте и хронотопе и совершенно смещает ориентиры от бихевиористских схем XX века к когнитивистским XXI. Идеи Ухтомского о построении интегрального знания о человеке, согласно которым разобщение функций – абстракция, вполне могут определить научное и философское пространство наступившего столетия. Кстати, в нашей дискуссии Ю. М. Шилков подчеркивает, что когнитивизм должен переходить к коннотационным, контекстуальным и многофакторным объяснениям, с чем я полностью согласна. Я бы даже сказала, что в антропологических исследованиях иначе и быть не может: трудно представить себе серьезное обсуждение процессов самого высокого ранга без учета культурных контекстов, в которых эти процессы формировались, даже если базисные концепты не связаны с опытом. Не думаю, что реалистическое представление об окружающем противопоставлено контексту, что давно описали Марр, Франк-Каменецкий, Фрейденберг, Гуревич, Стеблин-Каменский…

Еще в 1922 году, задолго до возникновения когнитивистики, С. Л. Франк писал: «Обществоведение отличается той методологической особенностью, что в нем субъект знания в известном отношении совпадает с его объектом. Исследователь муравейника не есть сам участник муравейника, бактериолог принадлежит к другой группе явлений, чем изучаемый им мир микроорганизмов, обществовед же есть сам – сознательно или бессознательно – гражданин, то есть участник изучаемого им общества» [Франк, 1922]. В еще большей мере это относится к исследованию индивидуальной психики.

Несмотря на растущий объем знаний о психике человека – его языке, семиотических возможностях и способности к формированию концептов, а также несмотря на данные о сопоставлении этих функций с высшими проявлениями психических способностей других биологических видов, мы тем не менее очень плохо представляем себе, что такое сознание – главная наша характеристика как вида (наряду с языком) – и как оно обеспечивается мозговой активностью. В этой связи стоит вспомнить дискуссию The Self and Its Brain, происходившую между крупнейшим нейрофизиологом Джоном Экклзом и крупнейшим философом науки Карлом Поппером [Popper, Eccles, 1977], и признать, что все нарастающая лавина надежных данных функционального картирования мозга и некоторый прогресс в теоретических знаниях не привели за это время к значимому прорыву в осмыслении проблемы. Вероятно, следует возлагать надежды не на еще большее усложнение разрешающей способности техники, а на методологический и даже философский прорыв, который должен привести к возникновению новой мультидисциплинарной научной парадигмы.

Чрезвычайно важными для обсуждения когнитивных механизмов мне представляются работы Р. Джекендоффа [Jackendoff, 2002]. Основная идея их сводится к спору со сторонниками генеративной грамматики, для которых центром языка, его комбинаторных возможностей является синтаксис, основанный на рекурсивных правилах. Джекендофф считает, что более обоснована предлагаемая им и вызывающая горячие споры представителей самых разных наук концепция параллельной архитектуры, где фонология, синтаксис, лексикон и семантика являются независимыми генеративными системами, связанными друг с другом интерфейсами [Jackendoff, 2003].