Чеширская улыбка кота Шрёдингера: мозг, язык и сознание - Татьяна Черниговская

Давно стала очевидна несводимость такой предельно сложной системы, как мозг, к цифровым алгоритмам. Как минимум, наше сознание представляет собой более чем один способ обработки информации, вовсе не все они осознаваемы (то есть могут и не принадлежать сознанию) и не описываются вычислениями в традиционном смысле. Паскаль писал, что разум действует медленно, учитывая так много факторов и принципов, что поминутно устает и разбегается, не имея возможности одновременно удержать их. Чувство действует иначе: мгновенно и всегда. На самом деле то, что Паскаль [Паскаль, 2003] называл чувством, вдохновением, сердцем, «чутьем суждения», обозначало непосредственное познание живой реальности в противоположность рассудочному знанию и рациональным выкладкам.

Пенроуз [Penrose, 1994] считает, что хотя мозг и работает как компьютер, однако компьютер настолько невообразимой сложности, что его имитация пока не реальна. Справедливости ради стоит заметить, что в последние годы на этом пути появились вполне значительные успехи. Тем не менее по-прежнему одним из кардинальных вопросов остается объяснение qualia, охватывающей все сенсорные модальности и ощущение времени.

Вернемся к Паскалю – как эху Августина: «Мы никогда не задерживаемся в настоящем. Мы вспоминаем прошлое; мы предвкушаем будущее, словно хотим поторопить его слишком медленный шаг, или вспоминаем прошлое, чтобы остановить его мимолетность. Мы так неосмотрительны, что блуждаем по недоступным нам временам и вовсе не думаем о том единственном времени, которое нам принадлежит… Настоящее не бывает никогда нашей целью… мы вообще не живем, но лишь собираемся жить» [Паскаль, 2003].

Вопросы, которые я собираюсь обсудить, концентрируют мои размышления на двух положениях.

Первое – вокруг ведущихся последние годы дискуссий в лингвистике и той части нейронаук, где исследуются когнитивная и, в частности, языковая компетенция человека. Одной из центральных методологических проблем современного этапа состояния экспериментальных наук этого круга я считаю необходимость определить границы собственно антропологического списка таких компетенций. Мне представляется, что как для формулирования гипотез, так и для интерпретации результатов эмпирических исследований принципиально важно осознание общности принципов, использованных эволюцией для организации сложного поведения, индивидуального и социального обучения, кодирования информации, а на высоком уровне и сознания, с одной стороны, и специфичного для человека типа процедур, отличных не только от компьютерной метафоры как модели, но и от возможностей иных биологических видов – с другой.

Второе положение, вынесенное в заглавие статьи, выходит за переделы собственно антропологических дискуссий и затрагивает кардинальные принципы функционирования сложнейшей из всех сложных систем – нейронной сети; степени личной независимости от собственно физиологических процессов, детерминированности поведения свойствами мозга и даже генетикой, когда нельзя избежать вопроса о свободе воли как самой сети (может ли она вести себя иначе?), так и субъекта. Начнем с последнего, как имеющего принципиальное значение для любых дискуссий о специфике человека и его отличий от «зомби» или иных виртуальных или реальных систем, претендующих на обладание человеческими способностями.

В этой связи нельзя не вспомнить знаменитую статью крупнейшего теоретика обсуждаемой проблемы Т. Нагеля «Мыслимость невозможного и проблема духа и тела», где он ясно формулирует свою позицию: «Сознание следует признать концептуально несводимым аспектом реальности» [Нагель, 2001]; при описании ментальных явлений, «субъективной реальности» и связывания их с нейрофизиологическими процессами в мозгу имеет место «провал в объяснении», ибо ментальные процессы – не физические, а значит, не могут быть сведены к пространственно-временным координатам. При этом нет никаких оснований для утверждения, что физическое не сопутствует ментальному, вопрос в том – как? Параллельное описание нейрофизиологических процессов и ментальных состояний, ими вызываемых (?) или им сопутствующих (?), никак не помогает ответить на вопрос, как поведение нейронной сети порождает субъективные состояния, чувства, рефлексию и другие феномены высокого порядка. Без смены фундаментальных представлений о сознании такой провал в объяснении, как считает Нагель, преодолен быть не может. Строго говоря, как мне представляется сейчас, нейронауки и философия сознания прекрасно друг без друга обходятся, можно даже сказать – они друг другу мешают, так как вынуждены взаимно оглядываться. Возможность выстраивания моста между ними для преодоления провала пока весьма призрачна.

В рассмотрении вопросов, поднятых в статье Нагеля (а дискутирующихся – столетиями, хоть и в иных терминах и на другом материале), Д. Дубровский формулирует иной тезис, обсуждая, в частности, феномен свободы воли и его совместимости с детерминированностью мозговых процессов. Он не считает возможным таковую тотально отрицать: «Человек может управлять движением своей мысли, оперировать по своей воле теми или иными явлениями собственной субъективной реальности (представлениями, интенциональными векторами), хотя в составе субъективной реальности есть такие классы явлений, которые либо вообще неподвластны произвольному оперированию, либо поддаются ему с большим трудом»; и далее, что человек может «оперировать по своей воле некоторым классом своих нейродинамических систем, то есть управлять ими» [Дубровский, 2007, 2008], а из этого следует, что жесткий внутренний детерминизм не очевиден.

Д. Чалмерс в знаменитой статье с вопросом «почему информационные процессы не идут в темноте?» подчеркивает, что объяснение субъективного опыта – главный вопрос проблемы сознания. Мы можем функционально объяснить информационные процессы, связанные с восприятием, мышлением, поведением, но остается непонятным, почему эти информационные процессы «аккомпанируются субъективным опытом» [Chalmers, 1996]. Возможно, отвечает Д. Дубровский, это обеспечивает целостность, автономность, самость, понимание границ Я [Дубровский, 2006, 2008]. Иными словами, сказала бы я, растущую независимость от внешней среды и ее обитателей (по Шмальгаузену [Шмальгаузен, 1946]). Нарастающая в ходе эволюции многоступенчатость психических операций позволяет субъекту выходить за рамки текущей ситуации, обобщать опыт, развивать способность «отсроченного действия», прогнозирования, построения моделей будущего.

Обсуждаемые далее вопросы о взглядах на человеческий язык, его специфику и степень зависимости от врожденных механизмов, по сути дела, лежат именно в русле дилеммы: Nature vs. Nurture, гены vs. опыт.

В современной науке существует весьма широкий спектр отношений к проблеме сознания и реальности его естественнонаучного изучения – от узкоредукционистских, когда самые сложные и кардинальные для понимания вопросы просто обходятся (и это характерно для большинства экспериментально работающих ученых) до постулирования несводимости этих параллельных «миров» и призыва нейрофизиологические корреляты сознания не искать вообще (и тогда это выход за пределы научной парадигмы или, как минимум, ее естественнонаучного блока).