Каждому свое - Вячеслав Кеворков

Карин было кинулась к подруге, но та опередила ее и, совершив пол оборота на вращающемся сиденье, поднялась и стремительно направилась к гостям. Взяв, не глядя, с подноса до половины наполненную рюмку, она тихо произнесла:

— Я пью за то, чтобы всем, ушедшим от нас, было лучше, чем нам, оставшимся.

Гости поддержали несколько странный тост, но осмысливать его не стали — времени для того не оказалось. За опущенными шторами на окнах, словно сговорившись, дружно завыли сирены. В городе беспорядочно задвигались люди и остановился транспорт. А здесь, в предместье, повисла зловещая тишина. Низкорослые домики втянули свои красно-кирпичные стены под крытые черепицей крыши и в ужасе притаились под пышными кронами старых деревьев. Несколько минут напряженной тишины и вдруг словно по команде дружно залаяли зенитки.

— В убежище? — то ли спросила, то ли предложила хозяйка.

— Я бы посоветовался с талисманом, — откликнулся Генрих, разливая по бокалам вино.

— Значит, остаемся, — не стала скрывать радости хозяйка. — Мы с Мишей всегда просто залезаем под два одеяла. И вам советуем.

Она прошла несколько шагов по коридору и открыла дверь справа:

— Покои моих родителей в вашем распоряжении, устраивайтесь на ночь. Все родительское — надежно.

Она схватила медведя и поспешно ушла, чтобы не сказать, убежала, наверное, ища защиты у своего талисмана, о котором только что пела с таким чувством.

За окнами воцарилась вдруг угрожающая тишина, которая обычно приходит на смену вдруг умолкнувшему шумному оживлению.

* * *

— Думаю, от перемены мест смысл нашей встречи не будет потерян, — отметил Генрих, вновь наполняя бокалы, расположившиеся на тумбочке между кроватями.

— Признаюсь, я не ожидала, что это так страшно. Все предыдущие бомбардировки я пережила, сидя в глубоком бомбоубежище, и только теперь поняла, как ужасно это выглядит наверху. Слава Богу, налет закончился, теперь я предлагаю за это выпить. Вино снижает в человеке порог страха, но никак не устраняет причины, его породившие.

— Послушайте, Карин, мой опыт общения с авиацией подсказывает, что только что пережитый нами эпизод — всего лишь прелюдия к… — он не успел закончить фразу, — как за окном вновь загремели орудия с большим, чем прежде, остервенением.

Карин в испуге схватила Генриха за рукав и попыталась что-то сартикулировать губами, но безуспешно. Удары с нарастающей силой следовали один за другим. Дом содрогнулся и замер в ожидании очередного потрясения.

Генрих взял бокал с вином и поднес к губам Карин. Она с трудом сделала два глотка, словно это было не вино, а микстура, и почувствовала себя несколько лучше, но как раз в этот момент совсем рядом, прямо над головой, раздался душещемящий звук, словно какая-то неземная сила вырвала многолетнее дерево с корнями и расщепила его с грохотом на мелкие куски. Свет в комнате, дважды мигнув, погас.

«Бригит права, — мелькнуло в голове у Карин, — одеяло — самая надежная защита от рвущих душу страшных звуков извне».

Она сбросила с себя платье легко и просто, как сбрасывают пальто, войдя с улицы, юркнула под одеяло и потянула за собой Генриха, причем сделала это естественно, словно иначе и быть не могло.

Где-то совсем рядом вновь грохнуло так, что светомаскирующая штора в ужасе отпрянула от окна, пропустив внутрь пучок раскаленного, яркого света. В это мгновение Генрих увидел в глазах Карин сочетание несовместимых, казалось бы, чувств: страха и желания. Но именно это немыслимое сочетание сделало ее настолько прекрасной, что оставило в его памяти навсегда.

А когда маскировочный полог вернулся на место, и в комнате вновь воцарилась темнота, она обняла его за шею и потянула к себе, укрываясь его телом, словно завесой от рвущегося извне ужаса.

Шниттке сидел, развалившись на стуле, и курил тонкую сигару, окутывавшую едким дымом окружающих и не доставлявшую большого удовольствия самому курильщику.

— Заграничные курим? — безразлично поинтересовался Генрих, усаживаясь на приготовленное для него место за столиком.

— Сигары из Франции. Заграница это или Рейх. После того, как мы заняли и юг Франции, — скорее всего, Рейх. Теперь у тебя появилась возможность убедиться в этом лично. Он помолчал минуту, а затем продолжил:

— Признаться, Генрих, ты — настоящий счастливчик. За что бы ты ни взялся, сразу возникает новая перспектива. На днях адмирал вызвал меня, а речь повел о тебе. Почему-то хвалил тебя за сообщение о Коко Шанель, а мне и слова благодарности не удосужился сказать.

— Вот это действительно непонятно, ведь ты — полковник, а я всего-навсего майор. Казалось, сама субординация говорит за себя.

— В том-то и дело! Ведь случись что, к ответу потянут меня!

— И правильно сделают. Официально ты руководишь мной, а не наоборот. Я, так сказать, «негласный сотрудник» гласного учреждения.

— Хорошо, оставим эту словесную игру в гласные-согласные и перейдем к делу. Сегодня в нашем немецком разведывательном сообществе наряду с официальным лозунгом «Победа любой ценой» появилась еще и неофициальная тенденция — надо выходить из войны, пока не поздно. Твое сообщение из Базеля о контактах Габриэль Шанель с Шелленбергом и их сомнительных планах относительно использования ее знакомства с Черчиллем для начала переговоров о перемирии между Германией, Англией без участия России, не на шутку озадачила адмирала.

— Я бы на его месте тоже задумался. Если это оперативная комбинация наших соседей, то хотелось бы понять ее смысл. В противном случае это серьезно.

— «Противный случай» адмирал назвал предательством, однако просил этого слова пока не употреблять прилюдно. Всему свое время. И как итог нашего с ним разговора — твоя поездка в Париж. Будешь наблюдать за мадемуазель Шанель, желательно было бы познакомиться с ней поближе, но это непросто. Она дама богатая, а потому капризная. И имеет право быть привередливой, ибо содержит всех близких ей мужчин, включая и нынешнюю ее пассию — барона фон Динклаге, который на пятнадцать лет моложе и во сто раз беднее нее, однако любит знатно выпить и вкусно закусить. Шанель живет с 1934 года в отеле «Ритц» на Вандомской площади, где занимает специально по ее вкусу отделанные апартаменты с видом на знаменитую колонну, отлитую из пушек, взятых Наполеоном под Аустерлицем. В номерах по соседству живали Хемингуэй и Марсель Пруст, а окна выходят на окна квартиры, где умер Фредерик Шопен.

— О, да ты, я вижу, прочел курс по истории Парижа!

— Ошибаешься, на чтение у меня не остается куражу. Я просто жил в «Ритце», правда, всего двое суток, но многое успел узнать. Должен признаться, кухня там сказочная: в обед суп из фазана, вечером — медальон из телятины с яблоками, вина из подвалов «Шато Лятур» и нынешнего, и прошлого столетий. К сожалению, сейчас там засилье наших бонз, но уровень кухни не упал. — На этом месте Шниттке не выдержал и знаком подозвал официанта. — Ты что предпочел бы сегодня? — поинтересовался он у Генриха.