Каждому свое - Вячеслав Кеворков

Особой благосклонностью хозяйки пользуется симпатичный, элегантно одетый сверстник в коротких штанах, однобортном пиджаке и сорочке с ярко-красным галстуком под цвет раскрасневшихся от жары коленок. Ему, на зависть всех остальных, дозволено совершать три круга подряд. Тут же, на двух скамейках, установленных на тротуаре, собрались те, кто диктует законы парижской моды.

Одни подъезжали на каких-то непонятных трехколесных роликах, другие передвигаются в босоножках удивительной конструкции. Вместо каблука у них — пустотелый цилиндр, лежащий поперек движения. Но наибольшее впечатление производили молодые дамы у третьей скамейки, головы которых венчают удивительной конструкции шляпки. Париж никогда не страдал отсутствием изобретательности и исходил при этом из постулата: чем труднее жизнь, тем больше требуется изобретательности и таланта, чтобы выжить.

Шляпка в Париже — это отнюдь не головной убор, это — сословный признак, символ принадлежности к определенному кругу, знак престижа, залог вкуса, а также многого другого, что порой и в головы, увенчанные ими, не приходит.

Спутницами шляпок были изысканные сетчатые вуали из тончайшей ткани, помогавшие не только сдерживать натиск целой оранжереи искусственных цветов, нависавших над женским лицом. Они скрывали его мелкие несовершенства и признаки возраста, а также защищали от безжалостных лучей солнца и недобрых взглядов соперниц.

— Послушай, Генрих, у меня есть предложение: пока мы во Франции, давай говорить по-французски. Для тебя это будет хорошей практикой, а для меня — давно забытым удовольствием.

Шофер ждал гостей, прогуливаясь вокруг машины, и Генриху показалось, что за время их отсутствия лицо его заметно помрачнело, да и вся фигура говорила о какой-то озабоченности.

Как только сели в машину, счетчик механически зевнул и выставил на обозрение пассажиров весьма круглую сумму. Это его поведение и объяснило неуравновешенное душевное состояние водителя.

— В гостиницу или?

— Я бы предпочла продолжить поездку по городу, если…

Генрих сунул шоферу две солидных купюры, которые радикально изменили его настроение, приведя чуть ни к эйфории, а автомобиль, чутко угадывавший настроение хозяина, веселее закрутил колесами.

На площади Согласия повернули направо и очутились у моста. Набережная, выложенная бетонными плитами, была надежно защищена от солнечных лучей обнаженными человеческими телами. В основном, это были молодые пары, которым обилие солнечной энергии давало приток энергии эротической. Многие, поняв, что уместно было бы снизить накал страстей, спускались по крутой гранитной лесенке к воде и, окунувшись, тотчас бежали вверх в лоно прогретого солнцем бетонного уюта.

Таксист остановил машину у небольшого магазина женской обуви. Подойдя к витрине, Генрих увидел в центре не последнюю модель туфель летнего сезона, а парадный фотопортрет главы коллаборационистского правительства Вишистской Франции маршала Петена. Окруженный женскими босоножками разных моделей, герой Первой мировой войны с легким сарказмом поглядывал вокруг.

— Если бы не он, рекрутировали бы французов в вермахт, и лежали бы сегодня эти юные бездельники не под теплыми лучами парижского солнышка, а в ледяной русской земле, — выдвинул свою версию событий подошедший вместе с Карин таксист, указывая головой одновременно на портрет и на лежащих на набережной молодых людей.

А седоусый маршал продолжал едва заметно улыбаться, доверившись всем телом попиравшей его громадной надписи под портретом, заключенным в солидную дубовую рамку: «Продается».

— Нет-нет, — подпись относится не к портрету, а к босоножкам, — поспешил уточнить таксист.

Карин подхватила Генриха под руку и потянула к набережной. Почти у самого спуска к воде они заметили трех девушек, примечательных лишь своей одинаковостью: все трое в одинаково модных солнечных очках с идеально круглыми стеклами и в белой пластмассовой оправе. Они непрестанно громко смеялись, невольно напрашиваясь на сравнение с молоденькими мартышками в зоопарке. Генрих дружелюбно помахал им рукой, отчего веселья лишь прибавилось.

Чуть поодаль, в тени деревьев, видимо, цирковой акробат, поставил два стула один на другой и, оперев ножку третьего на сиденье верхнего, вытянулся на нем в стойку на одной руке. Вся эта сложная конструкция удерживалась до тех пор, пока на лежавший на земле коврик не упали одна за другой три желанных монетки.

У стороннего наблюдателя парижской жизни в те годы унижения создавалось впечатление, что французы смирились с позорной оккупацией в обмен на то, что оккупанты не будут вторгаться в их частную жизнь, а главное, не нарушат ритма их привычного времяпрепровождения.

* * *

Небольшая толпа окружила играющих в карты. Судя по всему, ставки были невелики, но градус интереса среди наблюдавших, свободно перемещавшихся за спинами игроков, был высок. Они громогласно сравнивали выпавшие карты, после чего голосом и жестами выражали изумление бездарными ходами игроков.

Далее по набережной, не уклоняясь от тягот воинской службы, на самом солнцепеке расположился небольшой духовой оркестр вермахта. Молодой человек в младших офицерских чинах старательно дирижировал не менее старательными музыкантами, которые внимали малейшему жесту дирижера, неукоснительно следуя партитуре. И все же собравшаяся толпа не смогла не отметить некоторую особенность исполнения.

Какую бы мелодию оркестр ни пытался озвучить, непременно получался марш.

Шофер не спал, но и не бодрствовал. Именно это пограничное состояние позволило ему вовремя открыть дверцу подошедшим пассажирам, не выходя из машины.

Как и следовало ожидать, гостиничный номер в отеле «Ритц» был обставлен добротно отреставрированной мебелью середины прошлого века. Два больших окна гостиной выходили на Вандомскую площадь, причем, как показалось Генриху, с высоты второго этажа знаменитая колонна выглядела менее величественной, чем в тот момент, когда он восхищался ею, стоя на площади.

— Если представится случай, непременно нужно поблагодарить парижскую резидентуру за чудесный номер, который они сняли для нас, — осторожно предложила Карин.

— Конечно. Правда, пока Франция под оккупацией, это вряд ли стоило им больших усилий, — загадочно улыбнулся Генрих.

Душ и свежее белье в значительной мере сняли дорожную усталость.

Несмотря на ранний для парижского ужина час, свободных мест в ресторане оказалось немного. Генрих, как всегда, уверенно двинулся к дальнему столику в самом углу и уже отодвинул стул для Карин. В этот момент перед ним выросла статная фигура официанта.

— Извините, господа, но это место забронировано для постоянно проживающей у нас персоны, а потому могу предложить вам столик по соседству — ничуть не хуже.

Карин лишь развела руками в знак вынужденного согласия. Столик и впрямь оказался не хуже, так же уверенно стоял на четырех ногах, а на белоснежной скатерти поблескивали искусно разложенные и тщательно начищенные столовые приборы.