Младенец и черт - Борис Акунин

Сначала Симочка, конечно, на племянника и смотреть нехотела, хоть и приметила, что он пожирает ее взглядом. Но после обеда ониподружились. Мишель оказался ужасно славный. Рассказывал еврейские и грузинскиеанекдоты, так что рассмешил до слез. Потом учил стрелять из револьвера. А самоелучшее началось, когда он повез ее кататься на собственном автомобиле «форд» идаже дал подержаться за руль.

За весь день Сима ни разу не вспомнила об Алеше, а ведь ещенакануне была уверена, что влюблена до конца жизни.

Всё это было нехорошо, непорядочно.

По дороге домой она твердо решила, что сегодня же с нимобъяснится, и тогда будет принимать ухаживания великолепного Мишеля с абсолютночистой совестью.

Спросила у горничной Степаниды, телефонировал ли АлексейПарисович. (И телефон, и горничная стоили очень недешево, но Антония Николаевнатратилась, потому что без этих атрибутов приличного дома не бывает.) Вопрос былриторический – Алеша звонил по четыре-пять раз на дню.

Каково же было изумление Симы, когда Стеша ответилаотрицательно.

Тут к угрызениям совести прибавилась тревога. Неужто невыпустили из околотка или куда там его забрали? Не может быть!

Она сама протелефонировала на квартиру Алешиному дяде. Тотуспокоил: мол, всё в порядке, оболтус провел ночь в узилище, но утром вернулсяи сидит у себя в комнате. Наверное, занимается.

Очень всё это было странно.

– Подозвать?

– Да.

Сима набрала в грудь побольше воздуха и приготовилась ктяжкому разговору.

Главное успеть сказать: «Алеша, только не перебивайте. Намбольше не нужно видеться. Я не могу любить вас так, как вы того заслуживаете.Прощайте навсегда».

И не втягиваться в выяснение отношений. Дать отбой, а будетзвонить – не снимать трубку. Когда узнает про Мишеля, сам всё поймет.

– Сима? – Голос у Алеши был необычный, какой-товзвинченный.

– Алеша, только не перебивайте. Нам больше не нужно…

Но он ее перебил:

– Вы чудо! Вы как ньютоново яблоко!

– В каком смысле? – удивилась Симочка.

– Я целый день бьюсь над одной шарадой, не могу найтирешения. Вдруг дядя: «Иди к телефону, звонит царица твоей души». И меня какударило! В Царское нужно ехать! На месте, возможно, что-то прояснится!

Она нахмурилась. Совсем ребенок, честное слово. Какая ещешарада?

– Мне нужно вам сказать что-то важное. Шарада подождет.

– Да это не в том смысле шарада! Дело громадного,титанического значения. Простите, у меня сейчас нет времени разговаривать, яспешу на вокзал. После, после!

Чтоб у него не было на нее времени? Что-то невиданное инеслыханное!

С одной стороны, Сима почувствовала себя уязвленной. Сдругой, хотелось покончить с неприятным делом. Ну и еще, конечно, сталолюбопытно.

Мама, успокоенная удачной поездкой в Павловское, сочлавозможным оставить дочку одну, поехала пить чай к подруге. Сима была вольнадействовать по собственному усмотрению.

– Разговор срочный, – сказала она тоном, недопускающим препирательств. – Много времени это не займет. Вам нужно вЦарское? Отлично. Встретимся через полчаса на вокзале.

* * *

Однако разговора не получилось и на Царскосельском вокзале.Алеша вел себя странно. Говорил непонятно – то слишком громко, то чересчуртихо. Глаза горят, на лице возбужденный румянец. Красивый он все-таки,вздохнула Сима, не очень-то вникая в его сбивчивый рассказ (какая-томалоинтересная история про военные секреты). Следовало признать, что Алешаобладает важным, редко встречающимся у мужчин свойством: так носить всякуюодежду, даже потрепанный летний пиджачок из мятой чесучи, будто она сшита назаказ лучшим портным. Алексей Романов проигрывал Мишелю по большинству пунктов,но не по всем. Особенно хороши у него руки, с длинными и сильными пальцамипианиста, с изящно очерченными ногтями. Как тут не вспомнить гоголевскую АгафьюТихоновну! Если б к состоянию, автомобилю и душистым усам Мишеля прибавитьлицо, ресницы и руки Алеши, да не позабыть про дивный баритон…

В общем, то, что было нетрудно произнести по телефону,теперь, глаза в глаза, никак не шло на язык. К тому же до поезда оставалосьвсего пять минут.

Отчего не прокатиться приятным летним вечером до ЦарскогоСела, сказала себе Сима. Полчаса на разговор вполне хватит, а потом можно темже поездом вернуться. Она представила, как будет ехать назад одна, утираяслезы, с чувством горечи и выполненного долга. Словно Татьяна Ларина, котораяпредпочла внешне привлекательному, но безответственному Онегину тоже вполнепривлекательного, но ответственного князя Гремина.

Вдруг, в потоке сбивчивого шепота, Симочка расслышала нечтов высшей степени интересное:

– …Я дал честное слово, что буду молчать. Но вы –единственный человек, от которого у меня нет и не может быть секретов.

Она навострила ушки, он придвинулся вплотную (поезд ужетронулся, и вокруг все лязгало, грохотало). Сима слушала внимательно, чувствуя,что начинает кружиться голова. Вероятно, от масштабности «шарады». А может,оттого, что Алешино дыхание согревало ей щеку.

– Ах да, – спохватился он. – Вы ведь тожехотели сообщить мне что-то важное?

– Это подождет. Сначала интересы отчизны, –ответила Сима.

Вечер был чудесный. Мягкий такой, светлый.

Они долго прогуливались вдоль длинной ограды гвардейскогоштаба. Публики на аллее было множество. Где-то играл духовой оркестр, по краюдорожки раскатывали белоснежные велосипедисты, неспешно проезжали верховые:дамы в амазонках, мужчины в цилиндрах и рединготах. Ах, если б вся российскаяжизнь была столь же цивилизованна, как вечернее гуляние в Царском Селе,подумалось Симе.

Разгадка страшной тайны государственного значения оказаласьделом малоувлекательным. По большей части Симочка была предоставлена самойсебе. Стояла и ждала, пока ее спутник рыскал по кустам вдоль ограды. То замрету железных прутьев, что-то высматривая, то сорвется с места. Чуть не ежеминутнояростно тер виски, отчего растрепалась прическа, и это Алеше очень шло. С однойстороны, стало еще заметней, как он зелен и несолиден. С другой, очень точносказано у Брюсова:

Что же мне делать, когда не пресыщен

Я – этой жизнью хмельной!

Что же мне делать, когда не пресыщен

Я – вечно юной весной!

Пожалуй, если бы Алеша сейчас обнял ее и поцеловал, уСимочки не достало бы твердости устоять перед соблазном.