В погоне за счастьем - Крис Гарднер

Почему мама ему верит? Не знаю. Но, с другой стороны, понимаю, что наша жизнь может стать еще хуже, если мать от него уйдет.

Я не представлял, что буду делать в ближайшем будущем, но твердо осознал: никогда не буду обращаться со своими детьми так, как обращается с нами Фредди Триплетт. Никогда не буду терроризировать домашних, орать и бить женщин и детей, пить до беспамятства. Но все это придет в далеком будущем, а пока мне надо противостоять Фредди, чтобы не быть похожим на него. Тихая ненависть. Это все, что мне остается.

Во мне стал назревать протест. Конечно, мне с ним не справиться и я не могу с ним драться. Поэтому мог полагаться только на то, что знаю и умею и чего он сделать не в состоянии. Фредди не умел читать, и я решил этим воспользоваться.

Иногда я читал вслух. Просто так, показывая ему то, что умею читать, а он – нет. Да, у меня большие уши, но я хотя бы умею читать. Ты можешь меня побить, но все равно не способен ничего прочитать. Иногда я открывал книгу и громко, чтобы он слышал, спрашивал мать о том, как пишется то или иное слово или какое оно имеет значение.

Мать добродушно смотрела на меня, и я читал в ее взгляде: «Сынок, ты сам прекрасно знаешь, как пишется это слово и что оно значит». Но у нас было с ней негласное соглашение не сдаваться. Фредди не сможет нас сломить. Поэтому мать громко отвечала мне: «Не знаю», после чего мы глазами улыбались друг другу.

В ту зиму спустя некоторое время он снова ее избил и отправился куда-то в бар или к приятелям. Мама поднялась с пола, приложила лед к опухшему лицу и начала собирать вещи.

– Нам надо отсюда уходить, – сказала мать мне и Офелии и попросила помочь ей уложить вещи. У нас было мало времени, и мы торопливо побросали вещи в сумку. В тот раз мы ушли не к родственникам, а в квартиру, которую мать сняла на Шестой улице, неподалеку от дома Фредди, на пересечении Восьмой улицы и Райт. Мы сложили наши пожитки в тележку из супермаркета и вчетвером подошли к дому. Мать начала судорожно искать что-то в карманах и сумках.

– У меня нет ключа, – горестно сказала она, глядя на темные окна квартиры на втором этаже. Вид у матери был совершенно подавленный.

Я осмотрелся кругом. На тротуаре перед домом стоял столб.

– Я могу взобраться на столб, спрыгнуть на балкон, открыть окно и пробраться в квартиру. А потом открыть вам изнутри, – предложил я. Я умел лазать по деревьям. Мне нужно было это сделать, чтобы раз и навсегда избавиться от Фредди. Я увидел цель и понял, что надо действовать. Передо мной стояла конкретная задача, которую должен был решить. И действительно взобрался на столб, спрыгнул на балкон, поднял раму и проник в квартиру. Потом открыл входную дверь изнутри и впустил мать и сестер. Я гордился своим поступком.

Последующие дни мать выглядела очень озабоченной. Она опасалась, что нагрянет Фредди и попытается захватить нашу новую территорию.

– Он не придет, – уверяла меня мать. – Больше мы его никогда не увидим.

Однажды вечером я услышал в гостиной мужской голос, в котором, как мне показалось, звучали нотки угрозы. Разговор шел о деньгах и квартплате. Но голос принадлежал не Фредди, а незнакомому белому мужчине. Этот человек очень неуважительно разговаривал с моей матерью, которая дрожала от страха.

Я побежал на кухню и схватил большой нож.

– Не смейте так разговаривать с моей матерью, – сказал я белому мужчине, прервав его на полуслове.

Мать посмотрела на меня, и я понял: не следует перечить и нужно вести себя повежливее.

Я ответил ей взглядом: ладно, послушаюсь. Не выпуская ножа из рук, снова обратился к белому мужчине:

– Нельзя так говорить с моей матерью, мистер.

Мужчина попятился и вышел, оставив нас в покое. Это далеко не единственный случай, когда к матери и сестрам отнеслись неуважительно. Мне в жизни не раз приходилось подавлять в себе желание ударить представителей другой расы и класса, которые демонстрировали свое презрение ко мне или моей семье.

Между тем Фредди все-таки вернулся, и все завертелось по-старому. Каждый раз, когда мать мирилась с Фредди, я чувствовал свою беспомощность. Не прошло и недели, как мы снова собрали пожитки и вернулись в его дом. Неделю Фредди держался и вел себя тихо. Я был раздосадован таким развитием событий. Тогда я не понимал: мать, уже отсидевшая срок, опасалась, что Фредди снова упрячет ее за решетку. У матери не было денег, но было четверо детей, о которых надо было заботиться. Мать оказалась в сложной ситуации.

Мне очень хотелось помочь матери и найти выход из тяжелого положения. Однажды воскресным днем Фредди ел тушеную свиную шейку, которую мать прекрасно готовила. Вообще, Фредди ел исключительно неопрятно. Настолько неряшливо, что мне казалось, так едят только свиньи. Но в тот раз наблюдать за ним было омерзительно. Он обсасывал кости и ломал их о стол так, что у меня это вызывало отвращение. Он не только ел, как свинья, но при этом пукал, рыгал, чихал и урчал. Во время еды со всей очевидностью проявлялась его животная суть.

Этот полоумный человек был грязной, пьяной и наглой свиньей. Он никогда не упускал случая поиздеваться над матерью, сестрами и мной. Я был единственным, кроме него, мужчиной в доме, умел читать и писать и был сыном своей матери. Может быть, именно поэтому он так ненавидел меня?

Я не знал, за что Фредди невзлюбил меня. Но тогда я, восьмилетний мальчик, четко понял, что однажды убью этого подлеца.

Домашняя обстановка была скверной, но жизнь в нашем квартале протекала довольно спокойно и даже интересно. Безопасным наш квартал считался в том смысле, что все знали его границы. В северной части квартала, ограниченной улицей Кэпител Драйв, идущей с востока на запад, жили наиболее обеспеченные черные. Родители детей, живущих в тех местах, имели неплохую работу, некоторые из них были докторами, учителями, государственными служащими или адвокатами.

В центре квартала жили семьи рабочих сталелитейных или автомобильных заводов (местные жители гетто втайне хотели переехать в более престижный район, но делали вид, будто им это не нужно, потому что в буржуазном районе живут одни зазнайки). С миром белых людей нас соединял мост в южной части, который по неписаным законам нашего квартала нельзя было пересекать. С севера на юг через квартал пролегала Третья улица; там находись магазины Gimbels, Boston Store, Brill’s и дисконтный центр. Последний был моим любимым местом, и в нем мне покупали дешевую одежду.

Моя начальная школа, называвшаяся Lee Street Elementary School, находилась рядом с домом, на оживленном пересечении Девятой улицы и Мейнеке. Любопытно, что сестра Опры Уинфри[13] ходила в школу, в которой я учился, когда семья Опры жила в Висконсине. Напротив школы находился магазин, принадлежащий Сю, толстому лысому еврею. Сю был одним из немногих белых, которые жили в нашем квартале. Я тогда еще не знал, что евреи, хотя они и белые, – это совсем не белые протестанты-англосаксы. Многие жители любили Сю за то, что постоянным покупателям он давал товары в кредит. Нам нравилось, что Сю в магазине помогают двое черных, которые позже и выкупили у него лавочку. Одного из этих черных звали Генри, а у его сына была кличка Бульдог. Оба они были приятными ребятами.