Десятый человек - Вэй У Вэй

Если, произнося «я», мы говорим от лица психосоматического феномена, считающего себя независимой сущностью, действующей или не действующей обособленно в результате собственного волеизъявления, то, что бы мы при этом ни знали, как бы ни практиковали, мы окончательно и бесповоротно связаны.

Если же, говоря «я», мы не считаем, что произносящий это феномен сам по себе обладает независимой волей, даже если может казаться (со стороны других феноменов и его «самого»), что он действует или не действует самостоятельно, и, таким образом, рассматриваем его скорее как «он», а не «я», то, поскольку он не «у руля», Я с ним не отождествлен и Я не связан.

В этом случае слово «Я» чисто субъективно, а для винительного (или объектного) падежа требуется слово «мной», например, после глагола «быть», поскольку у «Я» нет никакого объективного качества, а все, что может быть названо «мной», не может никогда, ни при каких обстоятельствах иметь какие бы то ни было субъективные качества. Таким образом, то, что я есть как «Я», – чисто ноуменально, а то, что является «мной», – исключительно феноменально. Поэтому, если, произнося «Я», мы говорим или действуем из того, что мы есть, – из безличной ноуменальности – со спонтанностью, называемой «Дао», вопрос о связанности больше не стоит, поскольку тогда нет самой сущности, которая могла бы быть связана.

III

Существует дальнейшая ступень реализации, на которой происходит полная реинтеграция. Тогда «Я» и «оно», «Я» и «ты», субъект и объект теряют все элементы различий. Об этой ступени могут адекватно говорить лишь полностью целостные, поскольку для них больше невозможно никакое различение.

Я есть ты, ты есть Я, субъект есть объект, а объект – субъект, каждый есть любой из двух, и любой из двух есть оба, поскольку феномены есть ноумен, а ноумен есть феномены.

Это конец большой шутки, окончательный взрыв смеха, поскольку и это тоже настолько просто и очевидно, что лишь слепой этого не увидит или увидит как-то иначе.

Но все, что мы тут сказали, как бы это ни звучало, не может быть истиной. Однако, когда это говорят целостные, то как бы это ни звучало – даже если это сказано теми же самыми словами, – это не может быть ложно, поскольку не истинное и не ложное не может быть ложным, как и не может быть истинным. Это то, что есть, и как бы это ни назвали, этим оно не может быть никогда.

Когда с помощью выключателя создается контакт и начинает течь электрический ток, провода мгновенно «оживают», резистор раскаляется добела, и возникает свет.

Когда контакт нарушается, ток не течет, резистор остывает, наступает темнота, и линия «умирает».

Электрический ток – это то, что подразумевается под «праджней» в случае с воспринимающими существами, это акт действия, проживание жизни.

Никто не знает, что такое электричество, никто не знает, что такое праджня. Оба термина – просто названия, данные определенным концепциям, которые на языке двойственности пытаются описать основную «энергию», позволяющую явлению явиться и бытию быть.

Когда контакт есть, мы осознаем его как «свет» и как «жизнь». Когда контакт нарушен, мы воспринимаем его как «темноту» и как «смерть». Но источник «энергии» остается незатронутым и непостижимым.

Что же мы такое – горячий резистор и свет, холодный резистор и тьма, или сам живительный поток?

Разве все – не большая шутка, превращенная в мистификацию преданными, несомненно, потому, что вытекающее из отождествления с псевдосущностью страдание (так сильно впечатлившее Будду) вызывает сострадание (аффективность)?

Но видеть мы должны большую шутку, и видение это должно сопровождаться громким смехом, поскольку ее простота и очевидность в противоположность воздвигнутой вокруг нее монументальной суперструктуре чрезмерной мистификации и есть то, что вызывает смех.

Чаньские Учители видели это и говорили об этом? Однозначно видели, но редко заходили дальше намеков. Они были монахами в монастырях и были по-своему обусловлены. Но когда внезапное видение этого сопровождалось смехом увидевшего, Учитель всегда присоединялся.

В каком-то смысле вся чаньская практика тяготеет к этому непочтительному откровению, поскольку преданность – это ограничение и, таким образом, связанность, подобная любой другой. Эти праведные на вид буддисты поддерживали поверхностный налет религиозности, но глубинная непочтительность их учения, их вэньда (яп. мондо)[9] была их методом обучения.

Что касается преданности, она сохранилась и по сей день, но почтительность была восстановлена в ущерб прямому видению, и в этой степени чань потерял свою эффективность и привлекательность.

Философия может достичь этого, только когда достигнут предел рациональности (диалектики), и философ позволяет себе пройти дальше в чистую метафизику.

Пока есть некое «я», есть и «другие», пока есть «другие», есть и некое «я».

Как только больше нет никакого «меня», нет и «других». Как только нет «других», нет и «меня».

Но «других» нельзя упразднить «мной» (и наоборот), как нельзя упразднить «меня» «мной», потому что упраздняемое «я» становится «другим» по отношению к упраздняющему «мне».

«Меня» и «других» нельзя упразднить, потому что упразднение требует упраздняющего. Но «я и другие» – это взаимозависимые феноменальные противоположности, и их дополнение производит взаимное отрицание, отсутствие которого представляет собой Это-которое-есть-мы.

Замечание: Подобно отрицанию и утверждению, субъекту и объекту, свету и тьме, я и другие взаимно дополняют друг друга, создавая таким образом не-объектность, в которой противоположности исчезают, и эта оставшаяся не-объектность представляет собой Это-которое-есть-мы.

I

На языке двойственности «я» – это просто перевод слова «эго» с латыни, то есть некое понятие, а не что-то существующее в действительности, некий комплекс, который требует разрешения, поскольку его наличие с психологической точки зрения означает связанность. Но будучи использованным в качестве метафизического термина, он означает Это-которое-есть-мы в противоположность Тому-чем-мы-себя-считаем, но что не есть мы.

Воспринимаемое органами чувств представляет собой лишь образ в уме и как таковое не имеет собственной природы. Но восприятие всякого воспринимающего существа должно иметь некий центр, который направляет его функционирование, и этот «центр» каждого воспринимающего объекта так же чисто феноменален, как и его облик. Такой центр не имеет ни собственного волеизъявления, ни какой бы то ни было независимости и потому не является «эго» и не может думать о себе «я».