Одна среди туманов - Карен Уайт

Три часа спустя я почувствовала, что больше не могу. Мои глаза слезились от напряжения, спина затекла, а пальцы и подбородок, который я машинально потирала, оказались испачканы черной типографской краской. Увы, за это время я успела разобрать содержимое всего двух ящиков.

С трудом сдержав болезненный стон, я выпрямилась и посмотрела на Кло. Девочка лежала на полу на животе и болтала в воздухе ногами, с головой уйдя в подшивку газет за 1963 год. Голодные спазмы в желудке, которые мы обе почувствовали примерно час назад, прошли после того, как мы тайком съели по горсточке миндальных орехов, и теперь Кло чувствовала себя просто отлично. Она, правда, сумела разобрать не больше половины своей коробки, но только потому, что, прочтя какой-нибудь кричащий заголовок, невольно увлекалась и начинала вчитываться в саму статью. Потом ее внимание привлекала соседняя статья, так что она не останавливалась, пока не прочитывала всю газету целиком – включая страницу рекламных объявлений. Одернуть Кло я не решалась, поскольку на моей памяти это был едва ли не единственный случай, когда она сосредоточилась на чем-то кроме гранж-рока[34], мальчиков и собственного мобильного телефона.

Впрочем, за эти три часа мы сумели набрать целую стопку статей, которые показались нам заслуживающими внимания и в то же время относились к разным эпохам из истории штата. Лично мне больше всего запомнилась статья о предполагаемой сделке с дьяволом, которую известный блюзмен Роберт Джонсон заключил с врагом рода человеческого, когда пожелал стать гитаристом-виртуозом. Не лишенными интереса мне показались и несколько сообщений о лагерях военнопленных, которые действовали в наших краях в годы Второй мировой войны, а также материал об эпидемии желтой лихорадки 1888 года, в результате которой наша Дельта едва не обратилась в безлюдную пустыню. Несмотря на активное сопротивление Кло, я также включила в избранные материалы статью о знаменитых «гамбургерах-утопленниках»[35], которые можно было попробовать только в давно прекратившем свое существование итальянском ресторанчике «Лабелла» рядом с железнодорожным вокзалом Индианолы. Таким образом, уже в первый день работы я накопила для своей колонки достаточно материалов, которые к тому же покрывали довольно продолжительный исторический период от появления первых газет и до наших дней.

Поднявшись из-за стола, я с наслаждением потянулась и уже готова была объявить перерыв на обед, когда мой взгляд упал на газету, лежавшую сверху в ящике Кло. Выхватив ее оттуда, я еще раз перечитала заголовок, набранный большими жирными буквами:

Этого оказалось достаточно, чтобы я вспомнила водяной след на стене в нашем доме. Бросив взгляд на верхнюю строку газетного листа, я увидела дату: 22 апреля 1927 года. Пожалуй, Большое наводнение могло стать самой подходящей темой для моей первой колонки. Не то чтобы мне так хотелось ее вести, однако на всякий случай следовало быть готовой – так я думала, перебирая оставшиеся в коробке газеты. Мне повезло – я нашла еще три номера за двадцать седьмой и двадцать восьмой годы, а также один номер от тридцать седьмого года, когда отмечалась десятилетняя годовщина Большого наводнения. Вытащив газеты из коробки, я отложила их в сторону, чтобы взяться за них, когда мы вернемся.

– Мы идем обедать, так что заканчивай побыстрее, – сказала я Кло. – А я пока пойду проверю, как успехи у Кэрол-Линн.

Честно говоря, никаких особых успехов от матери на самом деле не ожидала. Я навещала ее уже несколько раз и каждый раз видела, как она раскладывает фотографии на столе, точно карточный пасьянс, или бесцельно фланирует от стены к стене. В один такой приход я застала Кэрол-Линн спящей на полу между двумя стеллажами. Миссис Шипли пару раз водила ее в туалет, но в основном следила только за тем, чтобы мать не выбрела за пределы подвального хранилища.

Остановившись возле стола, на которых Кэрол-Линн разложила стопки фотографий, я попыталась обнаружить в них какую-то систему, но не преуспела. Быть может, какой-то порядок и подразумевался, но мне он не был внятен, и я сказала матери:

– Ты говорила, что проголодалась. Пойдем обедать?

Кэрол-Линн подняла голову (она была занята тем, что раскручивала на столе какой-то снимок, то и дело щелкая его по одному из уголков коротко подстриженным ногтем, отчего плотный, чуть скрученный картон начинал вращаться наподобие волчка или пропеллера) и с недоумением уставилась на меня, словно я вдруг заговорила с ней по-китайски. Секунду спустя ее лицо прояснилось, а брови, наоборот, сосредоточенно сошлись на переносице.

– Да, пойдем. Пойдем обедать. А куда?

– Здесь на углу есть аптека, там продают сэндвичи и молочную болтушку. Думаю, Кло понравится.

Имя Кло не произвело на Кэрол-Линн никакого впечатления, и я торопливо поправилась:

– Я имела в виду Джо-Эллен. Она тоже идет с нами.

Мать неуверенно улыбнулась. Я уже знала эту улыбку – она появлялась, когда Кэрол-Линн, так сказать, «теряла нить», но не хотела этого показывать. Никакой попытки встать со стула она не предприняла, и я наклонилась, чтобы помочь ей подняться, – и тут мое внимание привлек снимок, который Кэрол-Линн крутила на столе.

Это был старинный черно-белый студийный фотопортрет маленькой девочки с прозрачными светлыми глазами (они вполне могли быть зелеными), которая сидела на атласном одеяле и улыбалась кому-то или чему-то, что находилось, по-видимому, за спиной фотографа. Крошечный пальчик был приподнят и указывал примерно в том же направлении, но вовсе не он заставил меня негромко ахнуть. На пальце я разглядела маленькое золотое колечко с половинкой сердца, на котором, кажется, было что-то выгравировано. Что – я так и не разглядела, хотя и поднесла снимок почти вплотную к глазам.

– Ты знаешь, кто это? – спросила я у Кэрол-Линн.

Она подняла на меня глаза, которые поразительно напоминали глаза ребенка на фотографии, и улыбнулась.

– Да. – Она постучала кончиком ногтя по снимку в том месте, где было кольцо.

– Кто же?

Кэрол-Линн еще раз взглянула на фото, а когда вновь посмотрела на меня, я увидела, что ее взгляд, за секунду до этого казавшийся кристально-ясным, затуманился и стал рассеянным, каким он был почти всегда.