Дети грозы. Книга 3. Зови меня Смерть - Мика Ртуть

— Ваше императорское высочество, — пропела она ядовито и сделала реверанс. — Какое у вас странное представление о развлечениях. В Метрополии принято устраивать публичные казни перед обедом?

— Для вас, моя прелесть, можно и вместо обеда, — так же ядовито усмехнулся Люкрес и указал на соседнее кресло, чуть поскромнее собственного. Всего кресел было приготовлено пять, по числу членов королевских семей. — Прошу, присаживайтесь. Уверен, вам понравится. И вам, брат мой Каетано.

— Не уверен, что это понравится его величеству Тодору, — хмуро отозвался Кай. — Отец не одобряет публичные казни.

— Именно поэтому мероприятие состоится здесь, в узком кругу, а не на главной площади Суарда. Прошу, присаживайтесь, — велел Люкрес и с сияющей улыбкой обернулся к кому-то, выходящему из бокового подъезда. — О, вот и ваша прекрасная сестра!

Шу тоже обернулась, моля Светлую, чтобы Дайм оказался тут же, с Ристаной. Ведь он должен был просить ее руки… может быть… может быть, Шу просто не в курсе его плана? Пожалуйста, Светлая, пожалуйста!..

Знакомой молочно-лазурно-лиловой ауры, сияющей на полнеба, не было. Лишь крохотные взблески дара — фрейлины, пажи, какие-то придворные лизоблюды, сама Ристана. Но не Дайм.

— Какое необычное развлечение, мой принц. — Ристана тоже присела в реверансе. — А где же полковник Дюбрайн?

— Скоро будет, моя дорогая сестра. Садитесь вот тут, рядом. Мы рады, что вы пришли скрасить нашу печаль в этот нелегкий час.

— Возможно, вашу печаль больше бы скрасило милосердие, ваше высочество? — вмешалась Шу, краем глаза наблюдающая за тем, как растет толпа придворных, и принципиально не глядя на уже возведенный посреди плаца эшафот с каким-то странным сооружением из столба и цепей.

— Мы милосердны, прекрасная Шуалейда. Милосердны и справедливы, как и должно истинным Брайнонам.

Шу очень захотелось зашипеть и вцепиться когтями в самодовольную физиономию, но она сдержалась. Она не имеет права устраивать скандал и заставлять отца и брата отвечать за собственную несдержанность. Опять же, может быть, она зря боится — и эшафот вовсе не для Дайма?

Она кинула короткий взгляд на Бастерхази, стоящего за креслом Люкреса. Тот был невозмутим, как камень. И так же холоден и непроницаем. Значит… значит — не Дайм? Ведь Бастерхази не позволил бы!..

— Я верю в ваше милосердие, мой принц, — как можно мягче сказала Шу. — Но кто же посмел замыслить дурное против империи? И что именно?

— Если это кто-то из подданных Валанты, то следует соблюсти законную процедуру, брат мой, — глядя на пустой эшафот, напомнил Каетано.

— Ну что вы, брат мой. Валанта встретила нас так приветливо и гостеприимно! Ваши подданные добры и законопослушны. Чего нельзя сказать о некоторых подданных империи. Тех, кому мы бесконечно доверяли. Кто должен был заботиться о нас, оберегать и поддерживать.

Шу невольно вцепилась в подлокотники кресла. Оберегать, доверять… так он мог бы сказать о Дайме!

— И кто же это, сир?

— Ничтожный червь, который не стоит вашей жалости, моя прелесть. Что ж, видимо, его величество Тодор не желает портить аппетит. Начнем же. Ведите приговоренного.

Голос Люкреса был тих, но слышен на весь плац. И в ответ на приказ дверь кордегардии распахнулась и выпустила двух имперских гвардейцев, ведущих «изменника». Босого, в черных штанах — от мундира МБ?! — и белоснежной сорочке. С мешком на голове. Руки его были скованы. И… он не был шером. Даже условной категории. Никакого дара, ни проблеска ауры!

Шу едва не потеряла сознание от облегчения. Это не Дайм! Спасибо тебе, Сестра, это не Дайм!..

— Прошу вас, сир, — совсем тихо попросила она. — Помилуйте этого человека.

— Не могу, моя прелесть. Право, не стоит плакать. Ну же, утрите слезы. Долг правителя — не только заботиться, но наказывать, когда это необходимо. Поверьте, мне это совершенно не нравится. Хотя… — Люкрес заговорщицки подался к Шуалейде, сжал ее руку и понизил голос. — Я уверен, некоторые моменты… вы же сумрачная, моя прелесть, вы понимаете… это бывает… пикантно. Чш-ш-ш, не спорьте. Вы — принцесса, вы по рождению выше всяких предрассудков. Не стесняйтесь своих чувств.

— Пикантно? Сир, вы же не думаете!.. — возмутилась Шу, но не успела договорить.

— Молчите, моя прелесть, и наслаждайтесь, — усмехнулся Люкрес, не отпуская ее руки, и тут же приказал: — Начинайте!

Незнакомца, лица которого Шу так и не видела, — но могла оценить широкие плечи, высокий рост и атлетическое сложение, — гвардейцы уже прикрепили к одному из столбов. За руки, подняв их так, что он был вынужден встать на цыпочки и прижаться к столбу.

Шу поморщилась: даже приготовления выглядели жестоко. И ей никак не могло это все нравиться! Она же не темная, чтобы упиваться чужой болью!

Словно в ответ на ее мысли Люкрес велел:

— Ступайте, Бастерхази, исполните свой долг… — и, криво усмехнувшись, добавил тише: — И получите удовольствие, друг мой.

— Но почему Бастерхази? И… разве не будет зачитан приговор?

А Люкрес обернулся к Шуалейде и громко заявил, нездорово блестя глазами:

— Его преступление — государственная измена, за это полагается смерть. Никто не смеет противиться Брайнонам, это подрывает сами устои империи. Не так ли, моя прелесть?

От многозначительной ухмылки Люкреса в животе у Шу похолодело. Она окинула быстрым взглядом плац, наполовину заполненный придворными. Окна дворца, из которых торчали любопытные лица слуг. И наконец задержала взгляд на Бастерхази. Он уже подошел к осужденному, избавился от камзола и плаща, оставшись в такой же белоснежной сорочке. Закатал рукава. Вынул из воздуха кнут.

Длинный, тяжелый, плетенный из кожи кнут с утолщенным кончиком. Таким гоняют быков на арене.

— Он красив, правда же, моя прелесть? — спросил Люкрес, проигнорировав отсутствие ответа на предыдущий вопрос, и сам же ответил: — Оба… оба они прекрасны. Даже жаль портить.

— Зачем мешок? Он же задохнется, — сказала Шу, до дрожи надеясь увидеть незнакомое лицо.

Ведь приговоренный — не шер, а значит, не Дайм…

— Хм… а вы правы! Так он задохнется раньше времени. Эй, Бастерхази!

— Да, сир? — Темный шер обернулся с каменным лицом.

— Дамы желают видеть, кого ты сейчас будешь наказывать.

— Да, сир. — Голос Бастерхази прозвучал ровно и безжизненно.

А Шу замерла, уговаривая себя не бояться. Держать себя в руках. Что бы ни случилось!

Мешок с головы приговоренного слетел, повинуясь жесту Бастерхази, и в тот же миг эшафот накрыл купол щита. От его острого, какого-то неестественного сверкания Шу на мгновение зажмурилась — и тут же послышался свист кнута и хриплый, полный боли выдох.

Два. Два выдоха, одновременно.